Легко ударяя ладонью о железо, Донцов по глухому звуку почувствовал, что цистерна полна до краев. Ага, вот и кран: стоит повернуть его, и все. Но кран на замке, не откроешь. «Может, выстрелить? — мелькнула мысль. И тут же — другая — Ни в коем случае! Себя выдашь и приказ не выполнишь».
А горючее надо взорвать. Взорвать немедленно.
Донцов тревожно оглядывается на восток, где алеет полоска зари, и бросается к бочкам. Привычным рывком, как умеют делать трактористы, переворачивает одну из них и слышит — в отверстии клокочет бензин. Бензин расплывается вокруг цистерны, ползет под нее. Донцов выхватывает спички, но тут же замирает: возле ворот слышатся шаги, приглушенный говор. Оттуда приближаются два силуэта.
Четко работает мысль: назад, к цистернам!
Прижавшись спиной к железу, Степан различает человека в фуфайке. Это, пожалуй, кладовщик-предатель: в руках у него канистра. А вон тот, второй, идущий за ним? В короткой куртке, каких наши не носят, с автоматом на груди… И говор вовсе не наш… Немец!
Звякнула пустая канистра. Мимо, совсем рядом, мелкими шажками прошел человек в фуфайке. Еще минута, и гитлеровец поравнялся с краем цистерны. Донцов чуть подался назад и с размаху ударил фашиста прикладом по голове. Кладовщик вскрикнул, побежал к изгороди. Попробовал перескочить через нее, да зацепился, забарахтался на проволоке, гремя канистрой…
Чиркнула спичка — и синий огонек сразу вспыхнул, перекинулся на бочки, взметнулся по стенкам цистерны.
Перемахнув через изгородь, Донцов отбежал к опушке и только тут остановился, как бы опасаясь, что пламя может потухнуть. Но столб огня уже взметнулся до самого неба, и вдруг — грохот!
Донцов падает, и ему кажется, что под ним вздрагивает вся земля.
Глава вторая
После частых, почти непрерывных боев у лейтенанта Головени осталось всего-навсего двое рядовых и один сержант. Еще там, на Дону, погибли командиры расчетов Дроздов и Неревяткин. Потом не стало наводчика Крупени, заряжающего Григоряна. Погибли и еще многие…
Давно уже нет пулеметно-артиллерийского батальона. Нет и первой роты, в которую входил взвод Головени. Отступление несло с собой большие потери: люди словно таяли на дорогах.
Раненые, неспособные двигаться, отставали в пути. Крестьяне подбирали их во ржи, в лесочках, укрывали на чердаках, в подвалах. Лечили, как могли.
Вечным сном спят убитые — кто в степи, кто в селениях, а кого унесли в море мутные донские волны. Уцелевшие продолжали отступать — на лошадях, пешком, мелкими группами и отделениями. Враг преследовал их, опережал, встречал десантами, бомбил, обстреливал с самолетов. Смертельно уставшие солдаты все же нет-нет да оказывали сопротивление: скопившись где-нибудь на удобном рубеже, у реки или на опушке леса, подстерегали врага и с ожесточением истребляли его.
Так было и вчера на берегу Кубани, где Головеня организовал оборону, чтобы дать возможность переправиться на ту сторону реки обозу и раненым. Совсем молодой, с еле пробившимися усиками, невысокий, он стоял на дороге и, встречая солдат, отставших от своих частей, направлял их за насыпь. Никто не ставил перед ним эту задачу. Он сам взял ее на себя. Поступил так, как велела совесть.
Стуча топорами, солдаты долго возились с поврежденным паромом. Уже в темноте на него погрузили первую группу тяжелораненых, и паром отвалил от берега. Но едва добрался до середины реки, как невесть откуда появились самолеты. Над переправой повисли долго не гаснущие ракеты, завыли бомбы. Одна из них ахнула рядом с паромом, и тот накренился так, что люди, кони, повозки посыпались в воду. Тут и там на широком плесе вставали водяные столбы, свистели осколки. Откуда-то слева ударили зенитки. С насыпи застрочил пулемет. Все, кто мог, схватились за винтовки…
Сбросив бомбы, самолеты улетели. Гроза, казалось, миновала, можно было возобновить переправу. Но вслед за бомбежкой начался артиллерийский обстрел. Точно через каждые две-три минуты взвывали и разрывались снаряды. Огонь, рассчитанный на измор, выматывал нервы у бойцов. Никто не мог знать, когда он кончится.
— Методически бьет, сволочь, — выругался Головеня.
— На всю ночь завел, — подхватил кто-то из солдат.
Но переправа не прекращалась.
Двое солдат по канату перебрались на паром, застрявший на середине реки, и погнали его назад, к правому берегу. Из темноты паромщиков подгоняли нетерпеливые хриплые голоса, но громоздкое судно, казалось, стояло на одном месте.