- Господин атаман, не надо спектакля. Вы отлично знали, кого приказали арестовать. Ваши люди, кстати, этого и не скрывали. Вы меня подозреваете в чем-то!? Если у вас есть конкретные доказательства, соблаговолите их представить, и не надо заговаривать зубы,- резко отреагировал Бахметьев, но сесть все-таки не отказался, так как в крепости его и вечером, и с утра не накормили, и он от этого испытывал некоторую слабость.
Тихон Никитич усмехнулся, и несколько секунд внимательно вглядывался в арестованного. Тот же, напротив, смотрел не на хозяина, а оглядывал атаманский кабинет. В углу дышала жаром протопленная печь, которая во многом и создавала атмосферу домашности. В сочетании с разыгравшейся метелью за окном, неясности своей дальнейшей судьбы, Павлу Петровичу вдруг не захотелось покидать этого благословенного оазиса уюта и вновь оказаться на пронизывающих ветру и морозе.
- Ну, что же господин Бахметьев Павел Петрович,- перед атаманом лежали документы арестованного,- бумаги ваши в порядке. Вы действительно числитесь страховым агентом Усть-каменогорского отделения Барнаульской страховой конторы. Но у меня достаточно сведений из деревень как нашей, так и соседней волости, что вы в основном занимались не страхованием, а большевистской агитацией. Да и то, что вы встречались с бывшим председателем коммуны, вы, надеюсь, отрицать не будете.
Бахметьев пожал плечами:
- Я не разделяю людей по их политическим взглядам, страхую всех желающих, а что касается ваших обвинений...
- Да перестаньте вы изворачиваться, Павел Петрович. То, что я не приказал доставить сюда ни тех крестьян, у которых вы останавливались, ни господина Грибунина, разве это вам не говорит, что я просто не хочу этого делать, не хочу никого привлекать ни к какой ответственности, и вас тоже не хочу?- миролюбиво взывал к арестованному атаман.
Бахметьев уже не маскируясь в открытую удивился, и его вопрос прозвучал недоуменно:
- А что же вы тогда от меня хотите... зачем задержали?
- Хочу чтобы вы помогли мне пресечь всякую возможность ненужного пролития крови на территории моей волости и которые тут рядом тоже,- атаман встал, поскрипывая сапогами, обошёл стол, и остановился рядом с Бахметьевым, у которого с валенок стаял снег, и на чисто вымытых досках пола образовалась лужица.
- Я... я не понимаю, о чем вы говорите,- вновь нахохлился и спрятался в свою "скорлупу" Бахметьев.
- Да все вы понимаете. Ну, зачем вы в такую стужу сюда приехали? Наверное, побудить Грибунина и его коммунаров к каким-нибудь действиям против власти. Он же сидит себе тихо, ремонтом занимается, и остальные на него глядя, полезным трудом занялись.
- Я вам ещё раз заявляю, господин атаман, для таких обвинений нужны доказательства, я буду жаловаться вашему начальству,- вновь изобразил возмущение Бахметьев, в то время как его сердце билось все учащеннее.
- Ох, Павел Петрович, Павел Петрович... Я с вами откровенно, а вы... Я даже догадываюсь, зачем вы заезжали к Грибунину. Хотите, скажу? Наверняка выпытывали, куда он оружие припрятал, которое они из Питера привезли. Разве не так?
Бахметьев, несмотря на всё свое хладнокровие и самообладание уже не мог играть свою "роль" - он никак не ожидал, что атаман догадывается даже о таком. От осознания оного сердце его заныло. Тихон Никитич посмотрел на Бахметьева, и по выражению его лица оценил замешательство "страхового агента":
- Ну, слава Богу, вы, кажется, начинаете меня понимать. Давайте отбросим всякое притворство и поговорим как два уже поживших, знающих жизнь человека, а?
Но у Бахметьева слова атамана вызвали несколько не ту реакцию, на которую рассчитывал Тихон Никитич. "Он, кажется, не верит в победу белых и хочет с нами сотрудничать. Конечно, это плохо, что он меня "вычислил", но интересно, что же он предложит конкретно",- лихорадочно работала мысль Павла Петровича, а сердце понемногу начало "отпускать".
Атаман по изменению выражения лица "страхового агента" пытался догадаться, о чем тот раздумывал. Наконец он раскатисто, от души рассмеялся, вновь решив "подкупить" собеседника предельной откровенностью:
- Вы сейчас, наверное, думаете и чего эта гнида от меня хочет, верно?... А ведь за вашу деятельность, о которой давно уже догадываюсь, я должен немедленно вас отправить в Усть-Каменогорск, как опасного агитатора, поддерживающего контакты с бывшим председателем коммуны. Но раз я этого не делаю, то вы хоть поверьте, наконец, в мою искренность, Павел Петрович. Меня, кстати, зовут Тихон Никитич... Только не подумайте, что я собираюсь помогать большевикам, - атаман вновь доброжелательно улыбнулся и сел на свое место, за заваленный бумагами и обрывками телеграфных лент стол.
- Извините, но тогда я вас совсем не понимаю,- в свою очередь откровенно признался окончательно сбитый с толку Бахметьев.
- Я хочу сотрудничать с вами, но совсем в другом деле, в деле сохранения мира и спокойствия в этом крае. Я догадываюсь, что вы большевик, и большевик не рядовой, и не надо по этому поводу препираться, я не собираюсь вас арестовывать, поймите меня, будьте так же откровенны со мной, как и я с вами.
Бахметьев снял, наконец, шапку и мученически наморщил вспотевший лоб. Откровенность атамана ставила его, подпольщика, конспиратора с дореволюционным стажем, в непривычное положение. Он, в общем-то, уже не сомневался в том, что атаман искренен, но так вот в открытую признать, что он и в самом деле большевик-подпольщик... Тихон Никитич понимал состояние собеседника и терпеливо ждал, когда он "созреет". Наконец, после длительной паузы "страховой агент" решился на ответную откровенность. Он почти шепотом проговорил:
- Понять вас мне сложно, господин атаман, потому что вы, похоже, не все до конца правильно представляете. В стране идет гражданская война, война старого с новым, и я не сомневаюсь, что новое, то есть мы, большевики, победим. Посему ни о каком мире, не может быть и речи. Другое дело если вы хотите с нами сотрудничать, это вам зачтется...
- Я, в отличие от вас, не стану предсказывать, кто победит,- все с той же улыбкой прервал попытку "вербовки" Тихон Никитич.- Но я не сомневаюсь, что эта, как вы выразились, гражданская война, уже принесла, и ещё принесет много бед России. Гибнут сотни тысяч, может даже миллионы людей, разрушается и уничтожается их жилища, люди ожесточаются и творят непотребные зверства. Такое время, это желанный праздник для всяких мерзавцев, мазуриков, или как у нас их тут называют, варнаков. И таковых много в обоих враждующих лагерях, которые воюют не за красных или белых, а чтобы всласть пограбить, поиздеваться, насиловать женщин. Поймите, я больше всего боюсь, что такое случится и здесь, что люди здесь тоже озлобятся, и начнут друг дружку убивать, грабить, насиловать... как это происходит на Бийской линии,- атаман замолчал и отвернувшись стал смотреть в окно.
- И вы считаете, что это возможно, когда вся страна в огне, сохранить здесь, у вас относительный мир?- в вопросе Бахметьева звучала откровенная ирония.
- Мне одному это... навряд ли, но с вашей помощью, думаю, вполне может получиться. Там где горит уже не потушить, но здесь у нас в горах может и не загорится, если не поджигать? Поймите, кто бы ни победил в этой войне, будет лучше, если в стране останется хоть некоторые места не разоренные, не разграбленные, с не ожесточившимся и не разучившимися работать, растить хлеб людьми. Они будут примером для тех, кто на войне отвык от нормальной жизни, отвык работать. Вы меня понимаете, Павел Петрович?
Бахметьев опять было задумался, но вскоре его небритое лицо вновь изобразило ироническую усмешку:
- А на какую такую помощь вы рассчитываете с моей стороны? Из ваших слов это совершенно не ясно.
- Не разжигайте пожара.
- То есть как?
- Да так, Павел Петрович. Неужто, есть такая необходимость, обязательно настраивать местных мужиков-новосёлов на казаков, или вооружать зыряновских рабочих с рудника, чтобы они ушли в горы, в тайгу, партизанить? Ведь всё это положение на главных фронтах никак не изменит, а здесь будет разор и взаимное ожесточение, мщение. Зачем всё это? А если вам необходимо отчитаться за свою подпольную деятельность перед своим начальством, придумайте что-нибудь, отпишите рапорт, как я своему. Вон мне уже и арестом и расстрелом грозят,- атаман кивнул головой на бумаги на столе.- Требуют мобилизацию скорей проводить, продналог собирать, всех сочувствующих большевикам арестовывать и в уезд этапировать. А я всё отнекиваюсь, то одно, то другое придумаю. Кто хотел воевать, они уже давно ушли, а кто остался, они ни за какую власть воевать не хотят, они хлеб сеять, за скотом ходить, с жёнами спать, детей растить хотят. Павел Петрович, я здесь родился и вырос, мои мать с отцом на станичном кладбище похоронены, я всегда со всеми в мире жил, и детям своим хочу мир и порядок оставить. Я и сам ещё десяток другой лет пожить хочу, внуков увидеть, но для этого, опять же, мир нужен... Вы то сами, откуда будете, семейный, дети есть?- перевел разговор в "семейное" русло Тихон Никитич.