- Просто так... ну-ну... Дома побывать надо, согласен. Сегодня же и поговорим на совете командиров - без этого нельзя. - И уже вдогонку мне добавил: - А хорошего стесняться нечего. Хочешь с матерью повидаться - так и скажи.
Да, пять лет я с нею не видался. Первые три года сам про себя знал, что я парень пропащий, не хотелось глаза домой казать. А как попал в колонию, все дожидался, пока уж совсем человеком стану, чтоб матери свидание со мной было ее горе и слезы, а и впрямь радость.
...В тот же день совет командиров дал мне такое удостоверение:
"Дано настоящее Семену Карабанову, колонисту колонии имени М. Горького, в том, что на основании решения совета командиров ему предоставлен отпуск в Чутозский район, село Сторожевое, с понедельника 22 мая 1922 года по субботу 27 мая 1922 года, до 12 часов дня.
Заведующий колонией А. Макаренко.
Секретарь совета командиров Н. Вершнев".
Я и не заметил, как прошагал тридцать верст, и вот родное село. Вот мост, вот церковь - все такое же, как было, только меньше. Или это я вырос? Был уже вечер, народ возвращался с поля, меня оглядывали, а я не шел бежал: скорее домой! Женщина у колодца сказала:
- Никак, карабановский меньшой?
И другая ответила:
- Так он же пропал!
Вот и наша хата. Кто это на пороге? Мама! Может, она ждала меня здесь все эти пять лет? Она протягивает руки и плачет. Почему плачет - ведь я здесь, жив и здоров...
Из одних объятий я попадаю в другие - вот отец, брат. Почему столько народу в хате? О, я приехал вовремя: через несколько дней брат женится, и у нас с утра до вечера шьют, пекут, готовятся. Веселая суматоха, сутолока, у всех хлопот по горло - такое бывает только перед свадьбой. Я тоже с головой ушел в эти дела и только старался быть поближе к матери, да и она меня не отпускала, все подзывала к себе то за одним, то за другим.
А дни точно под гору неслись, не успеешь оглянуться - уже вечер. Дома было полно перемен. Я не успевал смотреть, слушать. Все крестьяне получили помещичью землю. У отца тоже стало пять десятин, а прежде не было ни клочка. Еще дали корову, коня. Конь был хороший, крепкий, гнедой, с белой отметиной на лбу. В селе нашем открылись клуб, читальня, молодежь готовила спектакль. Все это было так не похоже на наше старое Сторожевое!.. И вот в ночь на субботу я вдруг спохватился: да ведь завтра в двенадцать я уже должен быть в колонии! Я соскочил с телеги с сеном (я спал на ней) и бросился в хату. Отец и брат уже спали, мать стояла у печи ко мне спиной.
- Мама! Завтра рано утром я ухожу!
Она обернулась, словно ее ударили:
- Куда? Бог с тобой!
Поднял голову с подушки отец, проснулся брат. Я объяснил, что должен идти.
- Да что ты, Семен! - твердила мама. - В воскресенье родного брата свадьба, а ты в субботу уйдешь? Опомнись!
Брат тоже уговаривал меня остаться. И только отец сказал:
- Ну что ж... Иди, выспись: путь далекий. Раз нельзя, значит, нельзя.
На рассвете я вскочил, собрался. Мать плача подала мне узелок с гостинцами, отец протянул кисет с табаком - подарок Антону Семеновичу. Обнял я своих - и пошел, услышав напоследок безнадежное: "А может, останешься?"
В начале двенадцатого я не вошел - влетел в колонию и тотчас помчался в кабинет Антона Семеновича. Он встал, и мы обнялись, словно год были в разлуке.
- Ну, садись, рассказывай. Как дома? Как на селе?
- Вот, держите: отцов подарок, самосад... А меня всё не отпускали, уговаривали, чтоб остался.
- Хлебопашествовать? Или женить хотели?
- Угадали, да не совсем. Брат женится, завтра свадьба.
- Брат? Так... А ты, значит, не остался?
- Да как же я мог?
Тут в дверь заглянул Вершнев:
- Можно, Антон Семенович? Здорово, Семен! Давай удостоверение, а то как запишу опоздание...
- Ну-ка, Николай, собери совет командиров! - сказал ему Антон Семенович.
Через три минуты все командиры собрались в кабинете.
- Вы простите, что оторвал вас от дела, - сказал Антон Семенович, - но мое дело не терпит: прошу продлить Семену отпуск до понедельника. Завтра у него брат женится.
Я остолбенел:
- Да что вы, Антон Семенович? И без меня обойдутся...
- Ну-ну! Брось дурака валять! Ведь самому хочется? - загудели все.
- Тише! - сказал Антон Семенович. - Я прошу об этом не ради тебя, Семен, а ради матери. Каково ей было отпустить тебя перед таким днем?
- Предлагаю: Семену в обязательном порядке возвратиться в отпуск! заявил Вершнев.
- И еще кого-нибудь со мной! - попросил я.
И снова было написано отпускное свидетельство - на этот раз мне и Буруну. Мы тотчас собрались и зашагали. Я и думать забыл, что нынче уже проделал этот путь от Сторожевого до колонии. Но не прошли и версты, как за спиной послышался топот. Смотри-ка! Да это наш фаэтон!
Лошадь поравнялась с нами, и знакомый голос окликнул:
- Садитесь! Ты, Бурун, ко мне, а Семен на козлы. Решил и я погулять на свадьбе.
- Вы, Антон Семенович? К нам? В Сторожевое?!!
- А что ж такого? Сами веселитесь, а мне нельзя? Или жалко чарки вина?
Вместо ответа я втолкнул Буруна в фаэтон, вскочил на козлы и завертел концом вожжей над лошадиной спиной. Никогда еще наша Мэри не развивала такой скорости! Я знал, знал, зачем он поехал: чтоб мне не шагать второй раз за день добрых тридцать верст. Я знал, знал, зачем он поехал: это подарок мне и моим - чтоб наш праздник был еще лучше, еще веселее! Он всегда все понимал, и сейчас, двенадцать лет спустя, он понимает, как мне важно увидеть его, как важно, чтобы он приехал сюда и сам все увидел!
65. 16 ИЮНЯ
Если человек бежит во весь дух и его вдруг резко остановить на бегу, у него может разорваться сердце. Наша жизнь летом 1934 года напоминала счастливый, в полную силу бег, нетерпеливое и неудержимое стремление вперед. И я не знаю, как мне перейти к тому, что внезапно остановило меня на всем ходу, вырвало из этого стремительного и радостного движения и едва не разбило мою жизнь.
Стоял июнь, и мы вместе с ленинградскими друзьями готовились к походу в Петергоф. Поход был рассчитан на три дня.
- Ну, это тебе, конечно, не Крым, не Кавказ, конечно, - философствовал Король, - однако ничего. Начнем с Петергофа, а будущим летом, глядишь, и в Крым двинем.
К своему скромному походу мы готовились так, как будто на край света собирались. Военная игра прошлым летом познакомила нас с картой, с топографическими знаками, немного с азбукой Морзе (наперекор протестам Екатерины Ивановны). И сейчас чертили большую сводную карту, и у каждого отряда была своя. К нам чуть ли не каждый день приезжали из Ленинграда, и мы часто посылали туда своих гонцов. Было что-то вроде праздничной, предсвадебной сутолоки, как тогда в Сторожевом: у каждого было дело - и это дело казалось ему самым важным. Все минутами пугались: а вдруг не успеем всё сделать! И каждый был уверен: подготовимся - лучше не бывает!