Эбигейл Леневё выглядела несколько моложе своих тридцати пяти лет, и, без сомнения, была слишком молода, чтобы иметь восемнадцатилетнюю дочь. Забеременев в шестнадцать лет от своего первого и единственного возлюбленного, она очень скоро была вынуждена забыть о всех преимуществах нежного возраста и принять на себя роль сначала жены, а потом и матери. Вынося косые взгляды соседей и одноклассников, она с достоинством претерпевала все невзгоды раннего брака, публично демонстрируя лишь полное удовлетворение собственной жизнью, растягивая свой и без того широкий, длинный рот в безумной улыбке. Конечно, лукавством было бы заявлять, что Эбигейл никогда не хотела получить профессию, не мечтала о блестящей карьере врача в местной больнице, не планировала еще хоть немного пожить для себя... Но со временем она забыла об этом. Забыла, потому что эти мысли нагоняли на нее тоску. Если бы кто-нибудь спросил у нее сейчас, была ли она рада своей первой беременности, она бы без раздумий ответила: «да». Если бы кто-нибудь спросил у нее сейчас, кем она хотела стать в детстве, она бы без раздумий ответила: «Матерью и женой». Если бы кто-нибудь спросил у нее сейчас, что главное в жизни человека, она бы без раздумий ответила: «Большая и дружная семья».
И сейчас ее столь тщательно выстроенный уютный мирок висел на волоске. Эбигейл не требовала от жизни слишком многого: не расстраивалась из-за посредственных достижений мужа на службе, не жаловалась на финансовые трудности, не навязывала детям призрачных целей и не воспевала философию успеха. Единственное, чего она по-настоящему хотела, - чтобы члены ее семьи были здоровы, счастливы и благодарны ей за то, как она посвящает им всю себя. Но вчера вечером ее старшая дочь не вернулась домой к праздничному ужину.
Изнемогая от нетерпения, беспокойная мать всю ночь слонялась по гостиной, выглядывала из окна, пыталась отвлечь себя розжигом камина. Столь долгожданный праздник был окончательно и бесповоротно испорчен. Морис, муж Эбигейл, пребывал в полном спокойствии, уверенный, что дочь уже достаточно взрослая для того, чтобы проводить это торжество в компании своего парня. Или переборщить с выпивкой и остаться на ночь у подруги. Утомленный нервозным состоянием жены, он почти сразу после полуночи умыкнул в спальню и очень быстро захрапел, уткнувшись в подушку лицом. Джун, младшая дочь Эбигейл, переживала не меньше матери, но спустя три часа бестолкового ночного бдения возле окна была отправлена в свою комнату приказным тоном родительницы.
Часы пробили семь, когда Эбигейл в последний раз с надеждой взглянула на умиротворение улиц через окно. Тогда же на лестнице, связующей первый и второй этажи дома, лениво зашуршали домашние тапочки.
- Твою мать, Эби, что ты здесь устроила? – Мориса Леневё бросило в жар сразу, как только он вышел из спальни. Рассчитывая смочить горло кратким глотком воды из-под крана, он хотел вернуться в постель и продолжить утренний сон, но не тут-то было. В доме было душно и жарко, словно в аду, - ты решила дом нам спалить?!
Морис никогда не кричал на жену. Он был маленьким, слегка располневшим от ежедневых жирных обедов, которыми его баловала супруга, мужчиной. Его несколько сплюснутое пухлое лицо всегда выражало мягкость и добродушие, а на толстых губах повсеместно сияла детская улыбка. Он был похож на большого ребенка: светлый, непосредственный и такой же беспомощный. Но сейчас он был в гневе. Морис бросился в ванную комнату, спешно набрал ведро воды и потушил огонь в камине.
- Молли не пришла, - просипела Эбигейл, и ее лицо исказила мучительная гримаса старательно сдерживаемого внутреннего напряжения.
- Ты сошла с ума?! – Выкрикнул мужчина, вытирая пот со лба банным полотенцем. – Ты хоть понимаешь, что дом мог загореться? Что мы могли задохнуться?
- Ты, кажется, меня не слышишь, Морис, - прошептала Эбигейл и истошно разрыдалась. Черные слезы покатились ручьем по ее впалым щекам, рот неестественно искривился дугой, между бровями пролегла глубокая складка страдания.
Мужчина, пораженный такой степенью отчаяния, сжалился и подошел к жене, чтобы успокоить ее в своих руках:
- Эби, прошу тебя, не паникуй. Это Иль-Гавен. Мы живем здесь всю жизнь: здесь ничего и никогда не происходит. Особенно в ночь на День Зимы и Труда. Такого никогда не видела история этого города. Молли уже не ребенок, не жди, что она будет всю жизнь сидеть подле нас и выслушивать наши бестолковые разговоры. У нее давно своя личная жизнь, свои интересы и потребности. Позвони Грегу или Тане. Не мучай себя, - Морис держал дрожащие пальцы жены в своих крупных ладонях и говорил тихо, будто убаюкивал ее. Он понимал, что столкнулся с самой настоящей истерикой, и единственная возможность ее прекратить – это выяснить, где сейчас находится их старшая дочь. Хотя ему совсем и не хотелось выступать этаким авторитарным, контролирующим папочкой.