Набрасываюсь. «Змейка» мешает, царапает скулу. Сдергиваю штаны до колен. Провожу языком по яйцам. Пушок уже отрос. Волосы на лобке курчавятся. Пахнут печеным каштаном, чистым потом. Твоим возбуждением, от которого кукуха валит нафиг, даже вещички не собрав. Слизываю струйки пота, стекающие по внутренним сторонам бедер. Не сдерживаюсь и развожу романтику-на-хую-три-бантика. Целую взасос крохотную родинку. Дальше языком добираюсь до другой — под яйцами. Стонешь в макушку, а когда, расслабив глотку, заглатываю, не рычишь— мурлычешь, утыкаясь носом в затылок. Трахаешь в горло рывками и выстреливаешь струей — едва не захлебываюсь твоей кончой и собственными восторженными матами. Ты охуенен на вкус!
— Я понял! Мы же можем шпилли-вилли хоть сутками. — Сидя на ступеньке, отираю рот, глядя на тебя, валяющегося у крыльца. Черная майка АС/DC наискось задралась до подмышек. Из-под складок нахально торчит пуговка соска. Поджарый живот блестит от пота в белом свете фонарей.
— Солдаты юниверсума ваще крепкие ребята. Хуй не сточится, жопа не треснет. — Ржешь в ответ.
— Как-нибудь попробуем? — Подмигиваешь, садишься рядом. А ширинку так и не застегнул, козявка.
— Обязательно. А ты видел, что у нас стояки как джедайские мечи светятся?
— Видел… — снова ржешь конем, падая спиной на ступеньки. — Но про джедайские мечи не думал. Буду называть тебя Оби-ван Кеноби!
Смех окрашивает прохладную ночь теплом, покоем и незнакомым чувством. Обычные люди называют его любовью. Я же — твоим именем. Эрен. Яйца тяжелеют, хер снова порывается в атаку.
— Дай присунуть. Сдохну ведь, — шепчу в шею, прижимаясь скулой к сумасшедшей гладкости каштановых волос.
— Но я же не…
— Становись раком. Коленями — на верхнюю ступеньку, локтями — на нижнюю.
Исполняешь команду, отклячив мелкую задницу. На персиковые полужопия падает свет лампы из открытой двери кузницы. Несколько секунд облизываю взглядом округлости, между которых прячется твоя роскошная дырка. Просовываю руку между подрагивающих бедер и чувствую, как набухаешь и твердеешь только от того, что чутка поддрочил. Сжимаю в горсти пушистые шары и дотягиваюсь губами до родинки под лопаткой.
Ты — родной.
Ты — теплый.
Ты — мой.
Харе церемониться! Задница — рабочая. Примет без растяжки. А если чо, то заживет бегом. Становится не до чего. Я дорвался — всей Командой 6 не затормозишь. Собираю с живота тягучие брызги — ну чем богаты, остальное ты слизал. Размазав по ноющему елдаку, вставляю с разгона, вышибая воздух из собственных легких. Очко радостно поддается. Коричневатые складки расправляются, когда, ухватив за бока, насаживаю на себя. И теряюсь в горячем нутре, затягивающем еще глубже, по самые шарики. Толчки навстречу. Смачные звуки шлепков по резво вспотевшей заднице перекатываются эхом в опустевшей черепушке. А-а-а-а, ёпть! Я чего, ору дурниной на всю Мексику?.. Пульсируя в тебе, чувствую, как кишка сжимает хер в такт, заставляя упасть на скользкую спину, прижаться, чтобы не упустить. А потом мы эпично валимся на крыльцо. В боевом режиме случился непредвиденный и трагичный сбой.
— Вытащи нах и слезь с меня!
От изумления вынимаю еще текущий едлак. Подхватив штаны, вскакиваешь и несешься к дому. Судя по скорости, врубил на полную солдата юниверсума. Кое-как натянув джинсы, тащусь к байкам, где в кофрах лежит чистое шмотье из лавки «Бандидос». После траха в непромытую кишку придется постираться. Дверь в ванную плотно закрыта. Дергаю ручку и слышу недовольное «Занято, бля». А боевой режим не только в драке пригодится, он еще поможет до толчка добежать… Но молчу. Хватит с тебя на сегодня моего изысканного юмора.
— Переодеться не принесешь? — доносится смущенная просьба.
— Уже, красотка. — Короткий щелчок замка и шлепанье босых пяток по плитке. Выдержав паузу, захожу и кладу пакеты на пластиковый табурет. Ты уже фыркаешь за шторкой под душем.
— Пустишь помыться?
— Залезай.
Плещемся, толкаемся локтями. Смахнув волосы с лица, улыбаешься сквозь струи воды, пока я намыливаю конец. Прям счастливая семейка гомосеков — в браке десять лет, мать твою. Оставив уделанное барахло бултыхаться в стиралке, топаем наконец спатеньки. Не спрашивая, сразу сдвигаешь кровати и заползаешь под узорчатое одеяло. Ложусь рядом. Отведя в сторону чуть влажную прядь, целую основание шеи и трогательно торчащий позвонок, впитывая губами полусонное тепло. Спи, Эрен Йегер, солдат юниверсума. На дне кофра все еще лежит бандана, сложенная узкой лентой. Фарлан Чёрч, Изабель Магнолия, я рассчитался за вашу гибель. Месть — не кола в придорожной забегаловке, чтобы подавать холодной. Месть — это мои скорбь и память о вас. Зарытые в яме не поднимут никого из могилы. Зато в моем мире стало меньше дерьма. Точка.
Шторы задернуты неплотно. И сквозь широкую щель вижу, как расцветает над горами розовым и оранжевым рассвет Соноры. На границе между уходящей ночью и зарождающимся днем обреченно тают в пронзительной синеве звезды-льдинки. Их повелительница Луна кутается в ветхую облачную накидку, уступая власть ликующему пурпуру. Небо залито пожаром цвета лизергиновых глюков. Таких красок нет больше нигде. Сероватые горы мексиканского захолустья превращаются в фантастические вершины иных миров, где, преломляясь, свет распадается не на семь цветов, а на сотню. И каждый оттенок ведет свою мелодию затененных расселин, устремленных к восходящему солнцу пиков, ручьев, скачущих по каменистым ущельям. Песня пустыни льется с небес, зовет за горизонт. Не гадалка, не возьмусь прозреть грядущее. Знаю одно — когда рядом бьется сердце того, кто дорог, остальной мир сосет. Со всеми спецслужбами, политиками, «Рыцарями» и прочими бандами.
*
«Касыда об Эрене
Я проплыл семь морей, необъятных для взора,
Но печален мой путь — он окончится скоро.
Я парю в небесах, где ничтожны просторы,
И теряюсь в твоих глазах.
Дотянуться до звезд просто — только попробуй!
Ты пьянящий напиток, насытиться чтобы,
Надо быть навсегда, насовсем и до гроба,
Отражаясь в твоих слезах.
Что еще можно ждать у судьбы в перекрестье?
Как же сладостен миг, где с тобою мы вместе,
Мы, уставшие жить в ожиданьи известий,
Похороним в объятьях свой страх.
Мы разрубим на части свои отраженья,
И сольемся, ликуя от самосожженья,
Позабудем обиды, невзгоды, лишенья,
Мы одни в бесконечных мирах.
Что глупец пожелал — все исполнилось скоро,
Сколько было нелепиц и полного вздора,
Но дорога сливается с песней Соноры,
Продолжая свой путь в небесах».
Из новой записной книжки
Комментарий к Часть 8 * имеется ввиду так называемое “голосование за смерть”. В случае серьезных преступлений (предательство, безосновательное убийство члена одного клуба другим) собирается весь чепт (отделение клуба) или ориджинал и президент конкретного чепта или ориджинала проводит голосование за смерть виновного. Как правило решение принимается единогласно.
стена тянется вдоль границы США с Мексикой, отделяя Сан-Диего от Тихуаны. Днем десятки мексиканцев переговариваются друг с другом, стоя по разные стороны пограничного забора. Некоторые плачут. Дело в том, что большая часть мексиканцев с американской стороны – нелегалы! Если они пересекут границу, чтобы повидать родных, им больше не попасть в США никогда.
местные особенности законодательства. Если въезжаете в Мексику на срок не превышающий 72 часа, то никакие печати в паспорт не нужны. Свободно входите и идете куда надо. Но если в планах путешествие по стране, то необходимо заявить об этом и пройти паспортный контроль. Там выдают миграционную карту, ставят печати. Если въезжающие, как Рива с Эреном, “забыли” оформить бумаги, то по возвращении назад их ждет нудная индентификация личностей и крупный штраф.
ступень зороастрийского рая. Если добрые дела человека хотя бы на волосок перевесили злые, душу умершего ведут в Дом песен.
символ зорооастризма, сосуд в виде кратера где горит священный огонь. В узком смысле – алтарь (аташдан) переносной в виде сосуда с огнем или стационарный в виде платформы.