- Как ты хорошо рассуждаешь! Черт возьми, ты затвердил одно и то же и уже давным-давно не говорил ничего нового. А я устал ждать. Я слишком долго мечтал об этом.
- Но стоило бы еще подождать, сир. И вы эта знаете.
- Прейратс, я вижу такие страшные сны, и такие... реальные.
- Так и должно быть. Трудный путь вы прошли, но скоро букет отдых. Вы будете царствовать в роскоши и наслаждениях, которых еще не видел свет. Конечно, при том условии, что вы будете благоразумны, а это означает прежде всего терпение и спокойствие. Спешить не следует ни в войне, ни в любви.
- Ха, - король откинулся назад. - Что ты знаешь о любви, ты, евнух?
Прейратс вспыхнул, недобрый огонь загорелся у него в глазах, но король разглядывал что-то на полу и ничего не заметил. Когда же он наконец поднял голову, лицо Прейратса снова было спокойным и смиренным.
- Так чего же ты хочешь, алхимик? Я не могу понять тебя.
- Чего я могу хотеть, кроме счастья служить вам, сир?
Элиас насмешливо фыркнул, как собака, учуявшая след.
- Ну, а кроме этой малости?
Прейратс выпрямился. Его тонкие губы растянула злая улыбка. Казалась, она появилась сама собой, помимо его воли.
- Власти, сир, - сказал он. - Власти. Возможности делать то, что я хочу то, что необходимо... для всеобщего блага.
Король задумчиво посмотрел в окно. Его руки, лежащие на подлокотниках трона, слегка дрожали.
- И что же ты хочешь сделать, Прейратс?
- Учиться! - на мгновение священник сбросил маску безразличия, нетерпение сверкнуло в его стазах. - Я хочу знать ВСЕ! Для этого мне нужна власть, власть, которая поможет мне в этом. Есть тайны столь темные и глубокие, что единственный путь познать их - отыскать глубокие корни смерти и небытия.
Король снова потребовал свой кубок. Некоторое время после того как Прейратс умолк, он отсутствующим взором смотрел в окно, словно был целиком поглощен наблюдением за вороной, прыгавшей на соседней крыше.
- Странные речи, неясные речи, - сказал он наконец тихим, сдавленным голосом. - Смерть и небытие... Разве это не одно и то же?
- Конечно нет, сир. Ничего общего.
Король поежился, почувствовав себя неуютно на желтых, потрескавшихся костях дракона Шуракаи.
- Будь ты проклят, Хенгфиск, разве ты не видишь, что мой кубок пуст? В горле у меня пересохло, а ты прохлаждаешься! - голос короля был резким и нервным. Казалось, что он хочет развеять звук двух страшных слов, неуловимый, но пугающий.
Монах подскочил к королю. Элиас бережно принял у него наполненную чашу и пнул слугу ногой так, что он кубарем покатился со ступенек трона. Пока король спокойно потягивал вино, монах лежал на полу, боясь пошевелиться, и поднялся на ноги только тогда, когда надо было забирать кубок. Он не смел взглянуть на своего милостивого повелителя. Потирая ушибленную спину, Хенгфиск торопливо убрался в тень, опасаясь, что Элиас может еще раз удостоить его своим вниманием.
- Итак, решено. Фенгбальд возьмет солдат и эркингардов и отправится на восток. Он насадит на длинное копье самодовольную голову моего брата и с нею вернется сюда. - Король помолчал и задумчиво добавил: - Как ты думаешь, норны пойдут с Фенгбальдом? Они могучие воины, к тому же ни тьма, ни холод не пугают их.
- Вряд ли, сир. - Прейратс покачал головой. - Они не любят дневного света и долгих переходов.
- Значит, они не союзники нам?
- Они очень нужны нам, сир, но использовать их нужно только тогда, когда есть настоящая нужда в этом. - Прейратс усмехнулся. - Их повелитель - наш вернейший союзник, и у вас еще будет повод убедиться в этом.
Ворон, тем временем взобравшийся на подоконник, подмигнул золотым глазом, хрипло каркнул и улетел. Оборванные занавеси задрожали от ветра, поднятого его крыльями.
- Можно мне подержать его? - спросила Мегвин, протянув руки.
Молодая мать с опаской протянула ей ребенка. Мегвин не могла отогнать мысль, что женщина боится ее.
- Не надо волноваться. - Она нежно укачивала розовощекого ребеночка. - Как его зовут, Кайвин?
Женщина подняла на нее полные изумления глаза:
- Вы знаете меня, принцесса?
- В свободном Эрнистире осталось не так много народа, чтобы я не могла запомнить всех. Кайвин кивнула, и Мегвин подумала, что до войны эта молодая женщина наверное была очень красива. Теперь зубы у нее расшатались и выпали, она была ужасно худа. Мегвин была уверена, что большую часть пищи, которую ей удается раздобыть, она отдает малышу.
- О, Сиадрет, леди. Так звали его отца. - Кайвин печально покачала головой, и Мегвин не стала больше ни о чем спрашивать. Для большинства эрнистирийских женщин разговоры о мужьях и сыновьях были невыносимы. Все их надежды на счастье заканчивались обычно на битве при Иннискрике.
- Принцесса Мегвин, - старый Краобан, некоторое время молча наблюдавший за этой сценой, наконец заговорил. - Пора идти. Вас ждут.
- Да, пора.
Мегвин бережно передала маленького Сиадрета матери. Красное личико сморщилось - мальчик явно готовился к новой серии воплей.
- Он замечательный, Кайвин. Пусть бога хранят и оберегают его, пусть сама Мирча даст ему силу и здоровье. Он будет хорошим мужчиной.
Кайвин улыбнулась и поцеловала малыша, так что он немедленно позабыл, что собирался кричать.
- Спасибо вам, леди. Я рада, что вы благополучно вернулись.
- Вернулась? - Мегвин остановилась, не дойдя до выхода.
Молодая женщина посмотрела на Краобана в ужасе, что сказала что-нибудь, чего говорить не следовало.
- Ну да, из-под земли. - Свободной рукой Кайвин показала вниз. - Из глубииы. Боги благоволят вам, раз ух вы так просто выбрались из этой тьмы.
Мегвин удивленно пожала плечами и улыбнулась.
- Да, я тоже рада, что вернулась.
Прежде чем последовать за Краобаном, принцесса еще раз погладила голову засыпающего малыша.
Мегвин вдруг ужасно захотелось, чтобы скорее вернулся Эолер. Она прекрасно понимала, что сама хотела его отъезда, но легче ей от этого не становилось. Ей нужно было увидеть его. С ним она могла бы говорить, ничего не скрывая, рассказать о самых безумных своих мыслях - он понял бы все. Но прошло уже больше месяца с того дня, как он ушел. Она даже не знала, жив ли он. Тяжелей всего было сознавать, что она сама отослала его. Теперь Мегвин отдала бы все на свете, чтобы этого не было.
Мегвин не могла ни поправить случившегося, ни взять назад те жестокие слова, которые она сказала ему в мертвом городе, ни, по крайней мере, забыть о них.
Перед отъездом Эолер проводил почти все время, наблюдая за работой писцов, усердно копировавших каменные карты дворров на более удобных для переноски свитках из бараньих кож. Мегвин очень мало виделась с ним тогда - воспоминания о мертвом городе наполняли ее мысли тоской и унынием. Кроме того ее мучило сознание, что она ошиблась. Она надеялась, что боги помогут ей найти ситхи. Но теперь было ясно, что ситхи исчезли или уничтожены, и, ничем не смогут помочь ее народу, а дворры, когда-то служившие ситхи, превратились в бесполезные тени, не способные помочь даже самим себе.
Когда Эолер уезжал, изнуренная угнетающими размышлениями Мегвин не нашла в себе сил попрощаться с ним так же ласково и сердечно, как прежде. Уезжая, он вложил ей в ладонь подарок от дворров - сверкающий кусок хрусталя, отливающий голубым и серым, на котором Хранитель памяти Джисфидри выгравировал написанное древними рунами ее имя. Мегвин промолчала, а Эолер повернулся и вскочил в седло, стараясь не показать, как она задела его. Она не успела вымолвить ни одного из всех теснившихся в груди слов, обращенных к нему, - Эолер уже скрылся за стеной снега. Оставалось только надеяться, что боги не покинут его.
Мегвин думала, что видения подземного города внушили ей боги, но теперь она понимала, что жестоко ошибалась. Она надеялась отыскать ситхи - древних легендарных союзников Эрнистира, но вскоре поняла, что и здесь ее ждет разочарование. Видимо, боги указывают, но не обещают.
Мегвин знала, что ошибалась во многом, но не во всем. В каком бы грехе ни был повинен ее народ, боги не стали бы наказывать его так жестоко и беспощадно. Она не сомневалась, что Бриниох, Ринн, Мюраг Однорукий не оставят своих детей. Тяжкая кара ждет Скали Острого Носа и Верховного короля бессовестных тиранов, принесших горе и унижения свободному народу Эрнистира. Если они не помогут, значит, их просто не существует; небеса пусты, и люди на земле одиноки. Мегвин оставалось надеяться и, честно выполняя свой долг, заботиться о своих подданных.