На озере будут насыпаны острова, с деревьями и беседками, удобные для размышлений, отдохновения и утех, а также для отправления религиозных обрядов.
Работы должны начаться незамедлительно, дабы первые части дамбы обрели крепость, способную противостоять паводкам, еще до того, как таковые начнут давать о себе знать. Однако, не уповая лишь на свое мастерство, мы принесем богам наши дары и будем знаменовать жертвоприношениями и благодарственными молениями каждый этап стройки, чтобы плотина по завершении стала не только памятником тем, кто ее строил, но и символом нашего глубочайшего благоговения перед вышними силами, призревающими этот мир.
Призываю каждого внести в это достойнейшее деяние свой вклад. Примется все: деньги, зерно, одежда и провиант. Люди способные и любезные Вишну пусть творят заклинания, унижающие дерзость злокозненных сил. Все потребно, все послужит возвышению духа и пользе задуманного.
Такова моя воля — пусть она, вызвав всеобщее воодушевление, воплотится в дела.
ГЛАВА 6
Днем погода была спокойной, но ближе к вечеру ветер с предгорий принес дыхание первых снегов. Порывы его сотрясали сад, уже чуть окрашенный в закатные бронзовые тона. С террасы неслась негромкая музыка: там развлекались отдыхающие рабы. Два барабанчика отбивали причудливый ритм, вела же мелодию индийская скрипка, то навевая сонливость, то предаваясь безудержному веселью.
Падмири, усаживаясь на низенькую скамью, плотней запахнула шерстяную накидку и поправила шаль. Она улыбнулась своему молчаливому спутнику и прикрыла глаза.
С крыши дома снялась какая-то птица. С громкими криками пометавшись над садом, она подлетела к деревьям и скрылась в листве.
Сен-Жермен, следивший за ней, опустил голову и, сознавая, что молчание затянулось, негромко позвал:
— Падмири…
Он вновь умолк, словно в звучание этого имени ему удалось вложить все свои мысли, что было делом практически невозможным, ибо в голове его царил полный сумбур.
— Ты так ничего мне и не сказала.
— О чем же? — вновь улыбнулась Падмири.
— О нас.
С их памятного свидания в комнате, напоенной ароматом сандала, прошло уже десять дней. Уснувшая жажда сызнова обострилась, но занимала сейчас его совсем не она.
— А что мне следовало бы сказать? — Голос ее был по-прежнему безмятежен.
— Что ты всем довольна…
— Я более чем довольна, — подтвердила Падмири.
— …Или, наоборот, ужасаешься…
— С чего бы мне ужасаться? — Ей захотелось прикоснуться к нему.
Сен-Жермен отвернулся и, посмотрев на закатное солнце, прищурил глаза. Даже этот спокойный оранжевый свет был для него слишком ярким.
— Тому есть причины, — ответил он приглушенно. — Но суть не в них.
— Тогда в чем же? — Слова его не задевали Падмири, но он был встревожен, и она сочувствовала ему.
Сен-Жермен повернулся. Он мог бы этого и не делать, ибо солнце, за ним полыхавшее, позволяло ей видеть лишь его силуэт.
— Я мог бы солгать, что в ту ночь мной двигало нечто большее, чем… необходимость. Однако это было бы глупо, не так ли?
— Да, это было бы глупо, — подтвердила она.
— Но я… я искал утешения… И до сих пор в нем нуждаюсь. — Произнести это оказалось труднее, чем представлялось. — Впрочем… что вышло, то вышло. — Он дотронулся до ее лица и провел пальцем по резко очерченному изгибу верхней губы. — Я не хотел говорить об этом.
— Так зачем говоришь? — Она была несколько уязвлена, но не ощущала ни раздражения, ни обиды.
— Потому что я снова хочу быть с тобой, но уже ради тебя.
Музыка смолкла. Сен-Жермен оглянулся на музыкантов.
Те собирали свои инструменты. Падмири взяла его за руку.
— Ты говорил такое кому-нибудь прежде?
Сен-Жермен нахмурился.
— Она умерла.
— Какой была эта женщина?
— Не все ли равно?
— Нет, — сказала Падмири. Она не испытывала любопытства: ей просто хотелось понять, что тревожит его.
Тонкие длинные пальцы, лежащие в ее руке, чуть напряглись.
— Это было около года назад, в Китае. Там мне встретилась одна женщина. Мы стали любовниками. Чуть позже монголы убили Чи-Ю.
Он протянул Падмири свободную руку и был странно обрадован, когда та сжала ее.