— Где желтая амфора? — спросил Сен-Жермен, оглядевшись.
— В лаборатории, — с некоторой заминкой ответил слуга.
— Принеси ее. — Это было сказано тоном, не терпящим возражений.
Руджиеро нахмурился, но счел за лучшее промолчать. Он вышел из комнаты и вскоре вернулся с огромной высокогорлой посудиной, которую осторожно поставил на пол.
— Насколько она полна? — спросил Сен-Жермен, вытаскивая из сундука черный с кожаными рукавами камзол.
— Четверти на три, — буркнул слуга угрюмо.
— Есть ли у нас керамические сосуды? — Сен-Жермен отшвырнул в сторону подвернувшееся ему под руку шелковое белье и натянул камзол через голову.
— Около дюжины. — Руджиеро вздохнул. — Мой господин, мне не хотелось бы вам прекословить, однако…
Ответом ему была язвительная улыбка.
— Однако вся штука в том, что ты смертельно боишься греческого огня. Могу сказать тебе в утешение, что я и сам его опасаюсь.
Сен-Жермен скинул с ног сапоги.
— Давно ли ты менял в их подошвах землю?
— Довольно давно, — пробормотал виновато слуга.
— Так озаботься этим сейчас! — Сен-Жермен, не глядя, швырнул сапоги через комнату. — Потом приходи мне помочь.
В глазах Руджиеро мелькнуло недоумение.
— Помочь?
Сен-Жермен раздраженно крякнул, натягивая непослушные гетры.
— Они убили Чи-Ю. Они убили ее и дорого за это заплатят.
— Но почему же тогда… — Слуга покосился на желтую амфору, потом вопросительно глянул на господина.
— Что я мог сделать? — сухо ответил тот. — Да, ты и я, мы вдвоем, возможно, сумели бы остановить их. Но Тьен Чи-Ю наложила на это запрет. — Сен-Жермен поднялся и затянул на себе длинный пояс. — Монголы обязательно победят, однако не здесь и не сейчас.
— Наденьте хотя бы защитный фартук, — пробурчал Руджиеро. — Как вы хотите все это устроить? Сбросите емкости им на головы, а потом мы сбежим?
— Нет. Ты уедешь чуть раньше. А я… я спущусь вниз, чтобы разыскать останки Чи-Ю. Я дал себе слово позаботиться о ее погребении. — Он не глядел на слугу.
Руджиеро только всплеснул руками, потом, как сомнамбула, двинулся к лаборатории. В дверях он остановился.
— Откуда вы знаете, что ее нет в живых?
— Я чувствую это, — негромко сказал Сен-Жермен, соскребая с горлышка амфоры воск.
Когда они вышли во двор, солнце почти закатилось. Господин обернулся к слуге.
— Что с нашей козьей упряжкой?
— Она в полном порядке. Я перегоню ее к дорожной развилке и буду там ждать. — Голос слуги звучал безучастно. — До рассвета, затем, если никого не дождусь, двинусь на запад.
Легкая усмешка мелькнула в темных, как два бездонных колодца, глазах.
— Благодарю тебя, старый дружище.
Руджиеро отрывисто кашлянул.
— Не благодарите меня. Я знаю, что вы сумасшедший, и… — Он оборвал фразу, не прояснив свою мысль до конца. — Упряжка в порядке.
— Превосходно. Будь осторожен в пути. В лесу могут прятаться дезертиры.
Руджиеро пренебрежительно хмыкнул.
— Дезертиры не самое страшное из того, что меня беспокоит. — Он глянул на пелену дыма, застилавшую закатное небо.
— Но ты ведь вооружен, — сказал Сен-Жермен, делая вид, что не понимает намека.
— Разумеется. — Руджиеро помедлил. — Решения своего вы, конечно же, не измените, однако все-таки не рискуйте собой больше, чем это необходимо. — Не ожидая ответа, он повернулся и зашагал через двор.
Сен-Жермен следил за слугой, пока тот не скрылся в конюшне, затем он возвратился в свои покои и подошел к высокому — почти в рост среднего европейца — ящику, стоящему вертикально. К нему было прилажено нечто напоминающее грубую упряжь. Сен-Жермен, присев, влез в перекрестье ремней, затянул на груди пряжки и встал, вскидывая свою ношу повыше. Убедившись, что та не мешает ходьбе, он в последний раз закрыл за собой дверь бревенчатого строения, более полугода служившего ему домом. Он хотел удержаться от лишних переживаний и все же почувствовал, как грудь его пронзила мгновенная боль.
Монголы уже бесчинствовали в долине О-Ду, терзая несчастных, попавших в их руки живыми. Одного из пленников (судя по сапогам, ополченца) связали и потащили за галопирующей монгольской лошадкой, а восемь пьяных кочевников понеслись следом, каждый старался достать окровавленную жертву мечом.
Другие мучители приволокли павшую лошадь, вспороли ей брюхо и затолкали туда трех селян. Тушу зашили и обложили пылающими головнями, в которых не было недостатка, ибо в округе пылал каждый дом. Возле дотлевающего сарая воины Тэмучжина поймали подростка и устроили пиршество, разрубив того на куски. Человечину надевали на острия пик и обжаривали в костре. Насыщаясь, людоеды смеялись.