— Но с тобой не случилось ни того ни другого, — сказал мальчик, возбужденно посверкивая глазами.
— Нет, не случилось. Я стал рабом и принял смерть на чужой земле, казненный врагами нашего рода. — Как тут все-таки холодно, подумалось вдруг ему. Чтобы унять невольную дрожь, он прошелся по помещению. — Это произошло очень давно, Сгий Жел-ри. И враги обратились в прах, и от их городов ничего не осталось. Мне хочется думать, что время за меня отомстило, но, разумеется, это не так.
— За что тебя умертвили? — В голосе мальчика звучало искреннее сочувствие.
— Я выиграл битву. — Сен-Жермен сел на скамью. — Воинственные захватчики сколачивали из юношей, ими порабощенных, отряды солдат, с легкостью жертвуя этими подразделениями в ходе сражений. Одно из таких сражений было особенно жарким. Силы наших поработителей таяли, командиры невольничьего отряда погибли, бегущих добивали с боевых колесниц. Я сумел сплотить вокруг себя уцелевших рабов, и в битве произошел перелом. Торжествующий триумфатор отдал приказ уничтожить того, кто принес его войску победу. Ему не был нужен раб, способный вести солдат. — Он помолчал, вспоминая тот солнечный день в городе, слепленном из глины и камня. Сутулый мужчина лет тридцати торопливо прокричал приговор и тут же прикрылся красным плащом, словно затем, чтобы не видеть жутких ножей и крючьев. Но не орудия палачей привели его в ужас. Нет, он боялся собственного раба. — Он не знал, кто стоит перед ним, — медленно, словно во сне, произнес Сен-Жермен. — И потому избрал не тот способ казни.
— У него были причины бояться тебя, — рассудительно сказал Сгий Жел-ри.
— И веские, если подумать, — кивнул Сен-Жермен, давно не удивляющийся тому, что ребенок может читать его мысли. — Он именовал себя владыкой земли и воды… и, кажется, даже неба, хотя все его царство мог в день пересечь не очень поспешливый конник. Мой отец правил землями вчетверо большими. — Он вздохнул. — Все это было и минуло.
— Но ты ничего не забыл.
— Нет.
Снизу донеслись звуки молитвенных песнопений. Они становились все громче, словно бы раздвигая стены унылого помещения и уносясь к небесам.
— Именно этого взлета тебе и недостает, когда ты лежишь с Бдеп-ипа? — заметил вдруг Сгий Жел-ри.
Сен-Жермену пришлось напрячься, чтобы стряхнуть с себя оцепенелость. Вопрос долетел до него из кошмарного далека, и потому он ответил не сразу.
— Взлета? Я уж и позабыл, что такое бывает.
— Но ведь бывает? — мальчик умел быть настырным и гнул свое.
— Да, — признал Сен-Жермен, вновь ощущая неловкость. — Существуют переживания… не телесного плана. Или не только телесного, — поправился он. — Когда они пробуждаются, я как бы заново обретаю себя.
— А как же кровь? — Мальчик обхватил колени руками и подался вперед.
— Кровь — часть меня. В ней — средоточие жизни. По крайней мере, для мне подобных существ. — Он встал со скамьи и вновь заходил по комнате. — Почему вас это заботит? Вы ведь еще дитя, Сгий Жел-ри. Я же помню строительство Вавилона. Как нам друг друга понять?
Улыбка мальчика оставалась по-прежнему лучезарной.
— Но я понимаю тебя, Сен-Жермен. Я чувствую то же, что ты.
Юный наставник лам помолчал и спросил:
— Будучи мальчиком, ты ведь разделял чувства своего… покровителя?
Сен-Жермен замер на месте.
— Кажется, да. — Произнеся это, он содрогнулся. Слабые отголоски упоительного восторга, пережитого им в раннем возрасте, на какую-то долю мгновения вновь охватили его.
— Но этот восторг — он ведь не вызывался… любовным томлением? — не унимался Сгий Жел-ри.
— Нет, такое приходит позже. Гораздо позже. — Через века, подумал он про себя. — Повзрослев, я пошел по простому пути. Я внушал людям страх, и это мне нравилось. Получать с них дань было очень легко. Пока наконец я не понял, куда это заводит, и не попытался переменить свою жизнь.
Путь насилия чреват умственной и физической деградацией, вот что однажды открылось ему, но говорить об этом сейчас не хотелось. Чтобы отвлечься от тягостных дум, Сен-Жермен заглянул в набитую гравием емкость, где помещался маленький атанор. Он работал, но камешки поглощали тепло, и при страшных температурах внутри алхимической печки стенки содержащего ее ящика даже не нагревались.