Однако сон продолжился недолго… Немцы торопились. Через непокоренный Луцк вот уже в течение многих дней бегут хваленые немецкие войска. Остатки танковых частей, громыхая металлом, устремились через мост Бема дальше, чтобы из остатков бывших дивизии где-то на новом рубеже сколотить боевую единицу. Санитарные и саперные части, штабные машины катились к исходной точке, откуда они совершили свой разбойничий прыжок на Восток. Даже неискушенный в стратегии человек понимал, что немецкая армия, поддерживаемая экономикой и людскими резервами почти всех стран Европы, безвозвратно отступает.
По западноукраинской земле победно шла Советская Армия. Пробиваясь сквозь глухие черные леса Волыни, прокладывая дороги по незамерзшим болотам, обходя, окружая и затем уничтожая крупные узлы сопротивления врага, советские войска стремительно вырвались к реке Случь. В тяжелых условиях форсировали ее и штурмом с Востока, Запада, Юга и Севера овладели важным опорным пунктом обороны немцев — городом Сарны, первым крупным городом западных областей Украины.
Это уже окончательно встревожило немцев и Луцке. На их лицах появился отпечаток животного страха. Истошно перекрикивая друг друга, фашисты спешили унести ноги с горящей под ними земли. Не узнала бы Мария Василенко в заросшем долговязом офицере Ганса. Его правая рука повисла на бинтовой повязке, шею окутывала цветная женская шаль. Да, сюда Ганс ворвался как повелитель, а ныне он напоминал загнанного зайца. Во всем его облике сквозил испуг. В потоке беспорядочно отступавшей колонны Анна Остапюк увидела бы щеголя Гопнера. Он один из всей компании остался в живых. Огромный башлык за спиной и какие-то большие ботинки на ногах, похожие скорее на продолговатые корзинки, делали его смешным.
Из окон жители города видели, как у моста Бема столпились танки, артиллерия, солдаты.
— Цюрик![17]
— Шнель![18]
— Дорогу генералу! — неслось в этой кишащей клоаке.
Советские войска наступали. Они упорно теснили оккупантов. По непролазной грязи Волыни, по полям, залитым вешней водой, без дорог, теми тайными тропами, которые знали только партизаны, советские воины искуснейшим маневром обошли города Ровно и Луцк. Вбивался клин в самую сердцевину немецкой обороны, прикрывавшей путь в братскую Польшу.
Весть о наступлении Советской Армии доносилась и через плотно прикрытые окна комнаты, где уже тридцать дней скрывалась Наташа Косяченко. Она взлетала над высокими стенами замка Любарта и шептала его узникам о скором освобождении. С замирающим сердцем прислушивались к ней Алексей Дмитриевич Ткаченко. Мария Ивановна Дунаева… У многих не было сил подняться на ноги, они мысленно переносились туда, к своим друзьям, в исстрадавшийся город. Но… Откуда музыка? Слышны выстрелы! Чей-то голос истерически прокричал: «Варвары!» Гестаповцы спешили расправиться со своими жертвами. Они включили репродукторы, пытались музыкой заглушить шум отступления, крики истязаемых, расстрелы.
Еще не пробудившуюся от сна Пашу привели в комнату, где стоял тот самый стол.
Обер-лейтенант с утра был в плохом настроении. Пока ему не удалось распутать весь клубочек подполья. Савельева молчит. Ничего путного не поведали и другие. Но он из упрямой девчонки с кровью выдавит признание.
Гестаповец прищуренными глазами смотрел на симпатичную девушку. Даже бледность шла ей. Но зло нарастало. С этой комсомолкой больше хлопот, чем он ожидал.
— Одумалась? — строго спросил гестаповец.
Паша молчала. Сколько презрения метали ее потускневшие красивые черные глаза!
— Начнем все сначала? Будет хуже, крошка, если я стану помогать. Уяснила?
Паша не двинулась с места. Лицо оставалось каменным. Ее вид был убедительнее слов.
— Качалку! — раздраженно скомандовал гестаповец жандарму.
Савельеву сбили с ног, заломили назад руки и привязали их к ногам. Все тело свернулось формой бублика. Так и подвесили на протянутой палке.
— Начинайте!
Десятки обжигающих ударов обрушились на нежное тело девушки. Били по всем чувствительным местам. Вначале Паша вскрикнула, а потом сжала зубы и тихо стонала. Она переносила нечеловеческие муки, теряла сознание. Тогда ее отливали водой и снова били резиной. Едва очнувшись от обморока, снова впадала в беспамятство. И лишь, как отдаленный гром, в сознание врывался окрик:
— Будешь говорить? Отвечай!
Это были невыносимые часы, все тело пронизывала острая боль, мутился рассудок… Но в секундных проблесках сознания Паша сама себе твердила: «Выстоять!..» И чем больше полосовали, тем упорнее молчала комсомолка.