Борис и Павел сели на корточки перед огнем. Их молчаливый спутник занялся лошадьми, спутывая им ноги.
— На станцию идешь? — спросил старик, выдержав небольшую паузу.
— Да. А завтра опять к тебе. Пойдем туда…
Павел махнул рукой на восток. Борис внимательно смотрел на старика.
Тот ответил не сразу. Его узкие глаза совсем скрылись под опустившимися щетинами бровей. Он долго смотрел на огонь, часто моргая.
— Ой, джаман[3], — сказал он наконец. — Не иди, Павел. Плохое место. Опять больной будешь.
— Теперь сухо, — ответил Павел — Подняться можно?
Старик продолжал качать головой и щелкать языком, но ничего не сказал больше. Неожиданно из котла пошел пар, на огонь с шипением полилась вода. Запахло бараниной. Старик потянул тонкий шест, повешенный над костром. Котел поднялся над пламенем.
— Кушать будем, — сказал старик.
Он встал, крикнул что‑то по–киргизски в юрту. Из отверстия проворно выбрался мальчик, державший в руках нож и большое металлическое блюдо. Старик одной рукой отгонял пар, другую погрузил в котел. Показалась баранья голова. Старик, дуя себе на пальцы и перебрасывая голову с руки на руку, поднес ее Борису.
— Что делать? — испуганно спросил Карцев Павла.
— Возьми, поблагодари и положи на блюдо.
Борис принял голову и передал ее мальчику, который поспешно подставил под нее блюдо.
Вслед за головой последовала задняя нога. Старик, все так же обжигаясь и дуя на пальцы, поднес ее Павлу, который торжественно поблагодарил и тоже положил на блюдо.
Вторая нога была предложена проводнику и последовала на то же место. Затем были вытащены и положены на блюдо еще две части, после чего старик снова сел и с необычайным проворством принялся строгать баранину тончайшими ломтиками. Это заняло не более пяти минут. От баранины шел аппетитный запах, напоминавший Борису что последний раз он ел восемь часов назад.
— Что же это такое? — спросил он Павла.
— Беш–бармак, — тихо ответил тот, — традиционное киргизское блюдо.
Старик услышал и, довольный, закивал головой.
— Беш бармак беш–бармак, — проговорил он, широко улыбаясь.
Баранина была нарезана, кости вынуты. В заключение старик полил кушанье соком из котла.
— Это еще не все, — сказал Павел.
Мальчик вытащил из юрты большой медный чайник и лоскут какой‑то ткани. Каждому полил из чайника на руки и подал лоскут для вытирания.
— Кушай — сказал хозяин.
Борис посмотрел вопросительно на Павла.
— Ложек не будет, — сказал тот с усмешкой. — Беш–бармак значит “пять пальцев”. Это блюдо полагается есть руками.
Борис храбро запустил руку в кушанье, захватывая мясо полной горстью Сок потек по его пальцам.
— Будь здоров, — сказал хозяин, передавая блюдо Павлу.
Беш–бармак пошел по кругу. Киргизы глотали мелко нарезанную баранину, почти не жуя. Борис и Павел не выдержали этого правила.
Несмотря на своеобразный способ приготовления, блюдо оказалось очень вкусным. Ели в глубоком молчании, пока не закончили ужин. Мальчик уполз обратно в юрту. Проводник свернулся калачиком и заснул здесь же, у костра. Хозяин продолжал сидеть, слегка покачиваясь, перед огнем. Глаза его были полузакрыты, в узких щелях между веками чуть отражалось пламя костра.
Борис опять посмотрел вопросительно на Павла. Ему смертельно хотелось спать. Но, очевидно, следовало ждать приглашения хозяина.
— Не иди, Павел, — произнес вдруг старик негромко, не меняя своей позы. — Плохое место. Проклятое место. Джаман–су.
— Так ведь высохло все, — возразил Павел.
— Собака выпьет — умирает, кой[4] выпьет — умирает, ат[5] выпьет — умирает. Не иди, Павел. Плохая вода. Джаман–су. — повторил старик.
Из темноты послышалось шуршанье, тонко заблеяли овцы. Вдали залились звонким лаем собаки. Старик поднял голову, прислушиваясь. Снова все стихло.
— Камень скатился с горы. — сказал Павел.
Опять наступило молчание.
— Батырлар–джол[6], — опять раздался негромкий голос старика. Его глаза широко открылись, и в них блеснуло красное пламя костра. — Батырлар–джол. Не пройдешь, Павел.
— Что это значит? — тихо спросил Борис.
Павел пожал плечами.
— Ну, дорога богатырей, великанов…
— Это название ущелья?
— Очевидно. Мне еще не приходилось слышать.
Старик говорил тихо, точно сам с собой:
— Никто не ходит туда… Никогда не ходит.
Он подбросил в огонь несколько сухих, колючих веток. Костер затрещал, задымил, вспыхнуло яркое пламя.