Офицер, обладавший маленькими карими глазками и густущими бакенбардами, точь-в-точь сытый дворовый пес, ответил:
— Нам рассуждать нечего-с. Генерал требует, чтобы все образцовые по строю были.
— Так неужто, по-вашему, нельзя без битья выучить? Вот вы дали сорок розог за пустую провинность, а ведь это немало.
— Что вы, сущие пустяки, сам не раз порот здесь же был, — заверил офицер. — Полежит в лазарете, лекарь чем надобно смажет — и опять ко мне на выучку. После еще благодарить станет.
— И в том сомневаюсь, ежели офицером ему на войне, а не на плацу служить придется, — продолжал Непейцын.
— То нас не касаемо. Начальство велит, значит, и будем пороть, — спокойно ответил офицер и, поклонясь, побежал к своему взводу.
В это время около генерала ударил барабан — учение кончилось, и кадеты, нигде не теряя строя, не бегом, а уставным шагом направились к нескольким дверям длинного здания, выходившего фасадом на Кадетскую линию. Лишь два взвода пошли к той двери, у которой стоял Сергей Васильевич. Поспешно войдя обратно в полутемную прихожую, он задержался за ближней колонной, чтобы пропустить мимо себя этих подростков в высоких киверах и тяжелой амуниции, укоротивших шаг при повороте на лестницу.
— И чего Барбос к Ельковичу привязался? Каждую неделю порет! — сказал один из кадетов.
— Молчи! И тебе, гляди, всыплет… — отозвался второй.
— Он и не чесался вовсе, саднило на ходу от прежней порки.
— Выслуживается строгостью, песье рыло! — заключил третий.
«Так он Барбосом зовется? Молодцы, подметили сходство, — думал, выходя из корпуса, Непейцын. — Да, совсем все перевернули. Мы только летом строем занимались, а зимой в свободное время с горы катались да читали про доблести Фемистокла и бескорыстие Перикла. А ведь не оказались от того на войне плохи. Разве битьем чего, кроме страха и злобы, добьешься? Ах, бедный Елькевич, его и не рассмотрел. Сорок розог по незажившему заду! Ну Барбос, скотина какая!»
Тяжкое впечатление от корпуса смягчила встреча с Ивановым. Рассказывать о женитьбе на вдове своего друга, гравера Скородумова, он начал еще в извозчичьих санях.
— Целых шесть лет признаться в чувствах не смел, — говорил художник, крепко ухватив Сергея Васильевича под руку и покачиваясь с ним на ухабах. — Во-первых, у самого положения настоящего не было, а второе, с покойным от запоев его такого хлебнула, что боялся, слышать о новом браке не захочет. И еще не раз говаривала, будто в Англию возвратится. Скородумов ведь там женился, когда у великого Берталоцци работал… А потом, оказывается, она тем мне намекала — пора, мол, объясниться. Зато как признался, то новая эра началась. Больше восьми лет душа в душу, за все одинокие годы вознагражден…
Мария Ивановна оказалась еще видной дамой. Такая Омфала могла приворожить. Несмотря что ждала только мужа, была опрятно одета. Встретила гостя приветливо, благодарила Михаила Матвеевича, что привез друга, про которого наслышана. И, радушно угощая, так расспрашивала Непейцына, что уверился — действительно знала о нем, помнила о смерти юного брата на дуэли.
Когда Сергей Васильевич вкратце рассказал о себе, настала очередь Иванова изложить, что с ним было за годы разлуки. Но у Непейцына главные события пришлись на последнее время, а у художника они стояли вначале. Пятнадцать лет назад он был свидетелем кончины Потемкина, о которой и теперь говорил с волнением.
— И случись же, что сей первый вельможа величайшей в мире империи, фельдмаршал, светлейший князь, обладатель несметного богатства, только что заключивший выгодный мир с турками, умер в глухой степи, под открытым небом. И окружали ее всего шестеро дорожных спутников. Зато потом были истинно царские похороны. В херсонских лавках скупили весь бархат, шелк и позументы, чтоб украсить дома, мимо которых шла процессия, и высоченный каструм долорис[8] в соборе. Войска стояли шпалерами на пять верст, сотни генералов и офицеров шли за гробом в трауре, играла военная музыка, пели хоры, привезенные на курьерских, панихиду служили двадцать епископов и архимандритов, а при опускании гроба в склеп гремел салют из ста пушек…
— И все в том же Херсоне, — отозвался Непейцын, — где раненые и больные солдаты, подлинные соратники светлейшего, жили впроголодь, в развалюхах, безнаказанно обкраденные начальниками… Не удивительно ли, что в одном городе похоронены столь замечательные и различные характером и судьбою люди, как сэр Джон Говард и князь Потемкин-Таврический?..