— В любой день ждем вас с Петром обедать. Ободрите его и ко мне в Академию пошлите. Я с ним в канцелярию схожу, чтоб билет для рисовальных классов выправили. Да пусть оденется потеплей. — И сунул Сергею Васильевичу пакет, который до того нес под мышкой.
— Сне что же такое?
— Косынку козьего пуха Мария Ивановна ему посылает…
Принимая братьев Тумановских, Непейцын вспоминал кадетские годы. Как он когда-то, оба быстро поглощали все поданное, и так же слипались у них глаза в конце обеда. Так же уложили их спать, а когда проснулись, то снова с охотой сели за стол.
— Теперь и рекрутскую школу легче будет долбить, — сказал Саша.
— Аль трудна? — спросил, улыбаясь, Непейцын.
— Я еще не всю знаю, а Яшка с любого места… Ну, скажи дяденьке хоть параграф второй.
— Так она же прямо с устава пехотной службы у немца сдута, — заверил старший и начал чеканить без выражения: — «Маршировать, выпрямивши колени, носки вон, ногу опущать не на каблук, а, не сгибая оную, на носок, корпус держать прямо, а не назад, не высовывая брюха, но вытягивая, сколь может, грудь и спину». Таких сорок пунктов, каждый хоть ночью ответь. А запнулся… — Он сделал жест, будто не спеша, с оттяжкой стегает розгой.
— Что вспомнил! — остановил меньшой. — Смотри, пастила розовая…
— А я в пятницу к Марфе Ивановне ездил, — сказал Непейцын.
— Вы? К бабушке? — переспросил Яша.
— А как же, родные ведь, и не дальние. Молоко у ней пил и про разное беседовали. Очень я пожалел, что не у нее пристал. Но кто же знал, что комнаты пустуют? — продолжал Сергей Васильевич. — И на могилку к деду зашли, когда ко всенощной отправилась.
Проводить кадетов до корпусов пошел Федя, который нес часть присланных из Тулы гостинцев для угощения товарищей. Когда он возвратился, Сергей Васильевич спросил:
— Довольны ли ребята остались гостеваньем?
— Вполне-с, — отвечал Федор. — Только Саша все корил: «Вот сам дяденька, полковник и кавалер трех орденов, у бабушки молоко пьет, а ты меня не пускаешь. Теперь все равно в субботу уйду…» Про бабушку да про Полкана-собаку какую-то все бубнил.
— А старший что же?
— Сказал: «Ладно, в субботу поглядим…»
Первый встреченный военный чиновник сказал, что артиллерийские дома стоят на Литейной, рядом с Арсеналом. Двери открыл Верещагин в ваточном шлафроке и колпаке, очень похожих на те, в которых когда-то экзаменовал братьев недорослей. Но сам он стал совсем иным — похудел, обесцветился и обрюзг, обвисли щеки, набрякли мешки под глазами. Сразу узнал гостя и, расцеловав, закричал в комнаты:
— Машенька! Пришел-таки! — И пояснил Непейцыну: — Слух из корпуса дошел, что там показался, вот и пеняли, что забыл нас.
Мария Кондратьевна тоже выцвела, только у нее еще сгорбилась спина. Ох, какой большой срок шестнадцать лет!
Сидели на знакомом Сергею Васильевичу диване около знакомого круглого стола. Но и мебель потускнела, состарилась.
Разговор сразу пошел про корпусное. Непейцын рассказал о том, что видел на плацу, про глупую зубрежку рекрутской школы.
— Вот оттого и ушел в отставку, — сказал Николай Васильевич. — Десять годов уже без дела сижу. Но не мог я истиной счесть, что детей важнее муштровать и бить нещадно, чем умы их образовывать. Ты слышал, будто Клингер друг знаменитому Гёте? Может, тот немцам и сладок, а сей нам хуже хрена. Пятнадцать лет на русской службе, а все род человеческий делит на «людей» и на «русских». Хороша благодарность за жирные харчи! И все они таковы — Клейнмихели, Дибичи, Канабихи und so weiter…[9] Император Павел великий вред учинил, что деревянной красой прусского плац-парада завлекся и все остальное ненужным почел. Единственно помрачением ума сие можно счесть. Сам я слышал, как он боевым генералам пруссаков выхвалял и заповеди Фридриховы декламировал, вроде той, чтоб солдат более опасался палки капрала, нежели пули неприятельской. После побед Петра, Румянцева и Суворова! Все доброе в войсках загубить и взамен чертополох прусский сеять! А нонче и видно, чего учителя те стоят… В две недели триста тысяч войска в пыль развеяны…
— А что слыхали, Николай Васильевич, о последнем сражении?
— Допреж спроси, что знаю про нонешнего главнокомандующего. Ничего, надежду внушающего. Барон Беннигсен интриган редкостный и хитрец. В преступлении одиннадцатого марта первая пружина был, а при службе остался. Родился в земле датской, служить начал в Ганновере, подданный британский, а главнокомандующий русский… Знаешь ли, зачем первое свое сражение дал? Чтоб ему, а не Буксгевдену главное начальство после Каменского вверили. Сам себя победителем объявил. Там да при Прейсиш-Эйлау тридцать тысяч наших солдат и офицеров загубил за учителей наших, пруссаков…