В синем безоблачном небе, с парящими в недосягаемой высоте орлами, вновь началось оживление. Вражеские бомбардировщики, развернувшись над Волгой, шли тяжело нагруженными. Над передним краем обороны послышался грохот разрывов и дикий свист осколков. Припали солдаты к бойницам. Бьют по самолетам зенитчики, отгоняют от цели, сбивают с курса.
Дядя Миша отскочил от пулемета.
— Ты что? Тебя кто укусил? — удивился Кочетов.
— Блоха!
Дядя Миша зло выругался и, метнув сердитый взгляд в гудящее небо, стукнул кулаком по глинистому окопу.
— Не стучи. Обвалишь. И без тебя гитлеровцы растрясли. Возьми веник, подмети.
Сержант не оговорился, сказав о венике: был у них такой из полынка и чернобыла.
— Это что такое? — не унимался дядя Миша.
— На мягкую перину потянуло? Правильно. Истопить бы баньку да попариться, да кваску попить, да с Настасьей Семеновной перешепнуться, а потом опять в окоп. Так, что ли, дядя Миша?
Дядя Миша сердито промолчал. Он взял веник и с яростью принялся выметать из окопа осыпавшуюся землю.
— Не пыли! — гневался Кочетов.
— Щекотно?
— Не пыли, говорю!
— Не терпит нос вашего благородия?
У сержанта зашевелились ноздри. Дядя Миша хорошо знал, что можно ожидать от Кочетова, если у его прямого начальника, как он говорил, заплясала сопелка, но дядя Миша все же не покорился и пылил с ожесточением. Кочетов, сверкнув белками, подлетел к дяде Мише и, выхватив у него веник, выкинул его из окопа.
— Ползи! — ожесточился сержант.
Дядя Миша оторопел. Он по глазам видел, что у Кочетова все клокотало в груди.
— Ты будешь ползти? — сержант заскрипел зубами.
— Есть ползти за веником, — браво козырнул дядя Миша. Он ловко повернулся и затопал по траншее хорошим строевым шагом.
Кочетов с удивлением подумал: «Да он, оказывается, настоящий строевик».
— Солдат Кладов, слушай мою команду. Кру-гом!
Дядя Миша четко повернулся и зашагал к сержанту. Кочетов перекипел, глаза его потеплели.
— Получишь два наряда вне очереди… после войны, — суховато, но нестрого сказал сержант.
— Есть два наряда после войны… Жив останусь, на сто… на тысячу согласен. Под ружьем, с полной выкладкой выстою.
Дядя Миша уселся на земляную нишу и, кашлянув, зашуршал газеткой — надо же закурить мировую. Он видел, что Кочетов готов был уже к примирению, но ему надо было выдержать характер и первым подать руку обидчику казалось не по чину. Дядя Миша был человек другого склада, он не любил ссор, а если уж что-нибудь такое случалось, терял покой и, нисколько не заботясь о своем престиже, искал случая поскорее восстановить с человеком доброе согласие.
Он тепло поглядел на друга и почти ласково спросил:
— А что, Степа, ты на самом деле посылал меня за веником?
Кочетов пальнул в дядю Мишу доброй искоркой.
— А сам как думаешь? — мирно отозвался сержант.
— Не верил, Степа.
— А ты действительно хотел ползти?
— За веником? — удивился дядя Миша. — Ну и горяч ты, Степа.
— Будешь горяч. У меня в гражданскую войну родную мать на перекладину вздернули эти благородия, офицерье белогвардейское, а ты мне…
— Не знал, Степа. Не знал. Ты уж прости меня, раз такое дело вышло.
— Закуривай поскорей. На одну наскребешь?
Табачок по зернышку, по желтому глазочку вытрясали из всех карманов, чтобы свернуть общую, затянуться длинной затяжкой. Дымок замутит голову, бархатом расстелется в груди.
Пока друзья мирились, отдыхали от военной суеты, за передней линией огня опять что-то зашумело. Они выглянули из окопа и увидели танки. Колонна вражеских машин, казалось, шла на пулеметчиков. В соседних щелях, что немножко впереди и влево, окопались истребители танков.
— Почему не стреляют? — тревожился дядя Миша. — Почему молчат? — приставал он к сержанту.
— Приказу нет, потому и молчат. Сверни общую, покуда время позволяет. Сверни, дядя Миша.
Дядя Миша, крутя головой, вслух подсчитывая танки, говорил:
— Вот скачут. Вот жмут. Пропали, Степа. Истинно пропали. — Повыше поднял голову. — Раздавят, Степа.
— Ты чего раскаркался? Ты чего паникуешь? — прикрикнул Кочетов.
— Лезут, Степа.
— Сам вижу. Закури, пока время есть.
— Да ты в уме, Степа?
Кочетов резко отслонился от пулемета, злым взглядом ошпарил дядю Мишу.