Тот смущенно ответил:
— Был такой случай, Василий Иванович.
Генералы добродушно рассмеялись.
— Не смейтесь, друзья. О вас я тоже кое-что знаю. — Генералы насторожились. — Ругать и наказывать буду. Комдивы полезут в трубу, а командующему куда? На колбасе мертвые петли вязать? Прекратите лихачество. — Он положил бумагу на стол и, меняя тон, сказал: — Приказ по армии получите у начальника штаба.
Генералы поднялись и последовали за Крыловым.
Через час начальник штаба зашел к командующему и подал ему радиограмму, принятую от «колокольчика» (иначе — Лебедевой).
— Агентурные и разведывательные данные, а равно опрос пленных подтверждаются этой радиограммой, — сказал Крылов.
— Видите как? — Чуйков взял шифровку. — В квадрате 47, за угловым домом, установлены шестиствольные минометы, — читал он. — В квадрат 49 подтянуто 8 тяжелых танков. В квадрате… — Дочитав, сказал: — Немедленно передайте в штаб фронта.
В Заволжье было тихо. Под ногами похрустывали опавшие листья, прихваченные морозцем. Над озерами и протоками стоял густой туман, узоривший деревья и травы крупким инеем. В чаще кустарников спали сороки, грачи, оставшиеся на зимовку. Все спало. И вдруг все поднялось в лесу. Проснулись испуганные женщины, старики, дети, они покинули приволжские хутора со всем своим добром и обстроились в лесных зарослях. В лесу были вырыты сотни землянок, в которых жили беженцы. Какая-то женщина с надрывом манила корову, видимо, отвязавшуюся за ночь от прикола:
— Лы-се-е-енк… Лы-се-е-енк…
Иван Егорыч в тот час встретил лодочников, вернувшихся из последнего ночного рейса в город. Выслушав доклад старшего, он отправился в свою землянку, вырытую на опушке леса под корявой ветлой. И не успел он за собой дверь закрыть, как тишину разорвал грохот. Он невольно остановился. Из землянки первым выскочил Алеша, за ним Павел Васильевич.
— Что там? — спросил Дубков.
Они вышли на опушку леса, глянули на город. Там творилось что-то невообразимое. Бывают страшные грозы, когда раскаты грома оглушают людей, когда молнии выхватывают из ночи скалы и ущелья, вершины гор, заливают долины лиловым светом, но то, что творилось в городе, было много грозней самой страшной грозы. Из Сталинграда в этот час не доносилось отдельных раскатов; оттуда шел сплошной гул и виделись бесчисленные всплески разрывов. Взрывы рвали город на всю его глубину — от Волги до степных окраин. Над Сталинградом стояло багрово-красное зарево, в небо взлетали черным вороньем кирпичи, кровельное железо. Рушились стены.
Теперь, как никогда, всякий понял, что для армии Чуйкова настал решающий час. Советская артиллерия отвечала из-за Волги мощным шквалом. К ее голосу пристроился голос Волжской речной военной флотилии. Флотилия, меняя огневые позиции, бесила врага. Моряки, казалось, не знали страха, не имели понятия о смерти. Временами чудилось, что судно треснуло, пошло ко дну, но в следующее мгновение оттуда, из дыма, вылетали огненные стрелы. Флотилия как будто соревновалась с многочисленной армейской артиллерией, расположенной на левом берегу, в лесах Заволжья. Леса гудели, голос артиллерии господствовал повсюду.
Трое на опушке — Иван Егорыч, Дубков и Алеша — все стояли и смотрели на город, на буйство огня. Здесь воздух был чист и прохладен, но Алеше было душно. Глядя на сверкающую Волгу, он вскрикнул:
— Паром тонет. И солдаты там!
— Где? — спросил Иван Егорыч. — Где?
На Волге опять блеснуло, и тогда все заметили тонущий паром.
— Поднимать надо.
Алеша побежал к землянкам лодочников.
— Вставайте! — кричал он во весь голос. — Вставайте!
Иван Егорыч, встречая волжан, властно говорил:
— На лодки! — И волгари в суровом молчании садились в лодки.
— Павел Васильевич, тебе рулить. Я с Алешей на весла.
И лодки отчалили от берега, пошли к тонущему парому.
— Веселей работать! — покрикивал Иван Егорыч. — Кто там отстает? Подтянись! — голос жесткий, властный.
Поблизости грохнула мина. Вода окатила холодными брызгами, Иван Егорыч, отряхнувшись, крикнул:
— Давай работай!
Над головой, пролетая, просвистели пули, и на третьей лодке кто-то вскрикнул.
— Что там? — спросил Иван Егорыч.
— Трифона пулька тяпнула, — ответили с лодки.
— Перевязать и плыть! Кто там отстает? На пятой! Куда правите, куда виляете? Утоплю! Своими руками!..
Паром был уже близко. Он накренился и тихо, будто поневоле, медленно погружался. Тот, кто не умел плавать, держался за суденышко, а многие, завидев лодки, поплыли навстречу.
— Вторая и третья — за мной! — командовал Иван Егорыч. — Остальным — подбирать раненых. Павел Васильевич, держи к парому. Алеша, ударим!
Для Алеши время тянулось невыносимо медленно. Он сидел спиной к тонущему парому и не мог видеть всего того, что там творилось. Ему казалось, что едва ли они подоспеют ко времени, едва ли им удастся спасти тонущих солдат. Лодка подошла к корме парома.
— Вторая! — командовал Иван Егорыч. — К правому борту! Третья — к левому. Товарищи бойцы! За лодку не цепляться. Всех спасем. Алеша, подавай весло тонущему.
— Есть подать весло! — Алеша подтянул измученного бойца и, перевалив его через борт, подал весло другому бойцу, едва державшемуся на воде. — Крепче держись. Крепче! — говорил он ему.
В лодке уже сидело и лежало четверо спасенных, потом стало шесть, восемь, и, наконец, хотели принять последнего. Этот, словно ослепший, не обращал внимания ни на весло, ни на лодку. Он прилип к парому и не думал с ним расставаться.
— Руки у него омертвели, — догадался Павел Васильевич. — Тащите его багром.
Алеша, скинув сапоги, бросился в воду.
— Куда ты? — испугался Иван Егорыч.
Но Алеша уже плыл к парому. Вода была холодная, обжигающая.
— Живей! — крикнул Алеша и схватил бойца за руки. Тот никак не хотел отрываться. Алеша повис на нем, и боец обреченно, с полным безразличием к самому себе, положился на волю подростка, ничего не предпринимал для спасения собственной жизни. Усталый и полузамерзший, он пошел ко дну. Алеша успел схватить его за рукав шинели. Бойца подтянули к лодке.
Паром пошел ко дну. Лодки тронулись к берегу.
В полевой госпиталь Алеша отправился со строгим бабушкиным наказом непременно привести домой Анну Павловну.
— Она, может быть, и не ела. Она у нас такая.
Из полевого госпиталя, размещенного в глубине дубовой рощи, Алеша вернулся грустным и неразговорчивым. Марфа Петровна сразу же это приметила и никак не хотела верить внуку, что мать по горло занята работой и не может покинуть госпиталь до вечера, если туда не доставят новую партию раненых. В ответ на такое объяснение она пригрозила:
— Сама пойду, если не скажешь. Пойду и все разузнаю.
Тогда Алеша попытался отделаться полуправдой:
— Ничего страшного, бабушка, мама просто ослабла.
— Да что с ней, что?
— Да ничего, бабушка. У мамы немножко голова закружилась.
— Не верю. Скрываешь. И как тебе не стыдно, Алеша.
— Там, бабушка, раненого привезли. Он должен был умереть, а мама его спасла. Понимаешь?
Когда Анна Павловна узнала, что бойцу нужна кровь, а ее в госпитале больше не оказалось, она подошла к хирургу и, узнав, какая группа крови у бойца, просто сказала:
— Возьмите у меня.
После операции голова у Анны Павловны закружилась, земля как будто колыхнулась и пошла кругом. Ее вынесли на воздух, под дерево, и там оставили на некоторое время.
— Она, бабушка, через два-три дня поправится. А боец выживет. Вот это маме в госпитале дали. Тут масло и сахар. Маме сейчас требуется хорошее питание. И больше ничего.
В землянку вошел Павел Васильевич, задумчивый и сосредоточенный. Улучив минутку, он шепнул Алеше на ушко:
— Выдь на минутку, — и удалился тихо-мирно, сказав Петровне, что идет на озерцо поудить рыбки на ушицу.
Павла Васильевича Алеша нашел неподалеку от землянки, у любимого осокоря-великана, где в его тени он частенько сиживал, обдумывая стариковские думы.
— Алеша, я уезжаю в город, — сказал он.
— Тогда и я с вами, — не задумываясь, проговорил Алеша. — Когда поедем?
— Вот переждем эту метель, — показал он на Сталинград, — и тронемся.
Павел Васильевич не точно выразился, назвав сражение метелью. Непогода, как бы она свирепо ни свистела и ни выла, все же махала пустыми руками. А здесь тысячи осколков разлетались с бешеной скоростью, заваливая асфальт улиц. Батареи, большие и малые, дивизионные и корпусные, только за первый час огневого штурма расстреляли десятки тысяч снарядов. Тысячи стволов били с той и с другой стороны.
— Едем!
— Ты, Алеша, договорись с Иваном Егорычем. Без него тебе ехать нехорошо.
Иван Егорыч просьбу Алеши переправить его в город выслушал молча. По выражению его лица нельзя было понять, что у него на душе. Ему очень не хотелось расставаться с внуком.
— Хорошо, Алеша. Я вас с Павлом Васильевичем перевезу, — сказал он с деланным равнодушием.
Близко к полуночи они сели в лодку и тронулись к сверкающему фронту.