И сейчас, по прошествии не одной недели, когда я пишу эти строки, рука моя дрожит. Даже теперь я продолжаю ощущать, как сталь проникает в тело, слышу ужасающий, мерзкий звук разрываемой плоти, вижу нанесенную мной смертельную кровавую рану. Да, до того случая мне многократно приходилось наносить на сцене удары ножом с убирающимся в рукоять клинком. Да, я упорно внушал себе, убеждал себя в том, что нынче, с моим кукри, сделал то же самое, но нет, это было совсем не так.
Сила удара не отдалась назад в мою руку, как это бывало на сцене, но, напротив, вся ушла вперед, в сердце Тамблти, и я ощутил, как разорвалась плоть, пронзенное сталью сердце медленно перестало биться и через мою руку, через собственное сердце в мой мозг перетекло осознание состоявшейся, вызванной мною смерти. Я преуспел.
Моя одежда была красной и мокрой, так же как и мои ладони, скользившие по рукояти кукри, который я в конце концов выпустил из рук. Темная кровь стекала по клинку, глубоко вошедшему в тело Тамблти. Его руки, сжатые в кулаки, вцепились в рукоять. Он содрогнулся и замер.
Я стоял, в то время как изверг клонился вперед к алтарю. И наконец, упав, навалился на него всей тяжестью, вдавливая кукри еще глубже. Тамблти был мертв, безоговорочно мертв. Но что теперь с его демоном, с Сетом, лишившимся таким образом пристанища?
Последовала тишина, столь же глубокая, сколь недолгая.
И тут одно из полотен с треском разорвалось, распалось на части — на нем была изображена ложная дверь, которая теперь распахнулась по одному из швов. Но Сет не мог уйти так легко, и все остальные полотна постигла та же участь.
Казалось, будто перед ними внезапно появились какие-то невидимки, суматошно, беспорядочно размахивающие ножами, а рев был такой, словно призрачный лев вновь объявился в своем логове. Вскоре все холсты были изрезана на цветные ленты, и когда я перевернул Тамблти на спину — «Сюда, проклятый пес!»[257] — чтобы увидеть его лицо, то было его лицо, хотя из его широко открытого рта появились, рассеивая полумрак, светящиеся скорпионы… но тут огонь наших ламп померк, и на пол упали странные, тяжелые тени, похожие на тысячу, нет, миллион змей. И со смерчем, закрутившимся по каменному склепу, распространяя запах фиалок, сошел в преисподнюю неискупленный Сет, а у моих ног остался лежать справедливо умерщвленный Фрэнсис Тамблти.
Итак, с этим было покончено: «Лей кровь, играй людьми…»[258] Оставался лишь один вопрос: как дать знать миру, что Джека Потрошителя больше нет?
Впрочем, и еще один: что делать с трупом?
Но это была проблема, с которой мы рассчитывали, даже надеялись столкнуться, и поэтому Торнли прихватил с собой два больших шприца, наполненных бог весть чем, каким-то раствором, который, насколько я знаю, должен был ускорить разложение останков Тамблти. Даже если они и будут найдены, завернутые в мешковину, глубоко в львином логове, среди развалин башни Давида под Батареей Полумесяца Эдинбургского замка, они предстанут перед нашедшими их всего лишь неопознанными костями. Если и есть место, способное сокрыть не только телесные останки, но и душу, столь порочную, как у Тамблти, то, конечно же, оно здесь, в этом городе. Во всяком случае, молюсь, чтобы это было так.
Потом мы все поднялись наверх. Пек взобрался последним и втянул за собой лестницу. С помощью Харкера он собрал весь наш реквизит и поставил на место дверь, ведущую в логово, а я замыл все водой из бурдюка, предусмотрительно прихваченного Пеком. Свои балахоны и капюшоны мы отдали Пеку, которому предстояло обратить их в пепел этой же ночью вместе с разорванными холстами. Кейн замыкал процессию, стирая пучком камышей следы наших ног.
Затем Пек, светя факелом, вывел нас наружу — молчаливых, согбенных и все еще дрожавших после того, что было увидено и сделано. Ну и от холода, конечно, поскольку мы уходили из замка по длинному низкому подземному ходу, который вел все дальше вглубь, пока наконец не вывел нас на улицу значительно ниже Батареи Полумесяца. Одинокий фонарщик занимался своим делом. Брезжил рассвет. Мы вышли к свету.
В Лондон мы прибыли поездом в понедельник к полудню. Никто из Чад Света не сомкнул глаз в поезде, ибо все мы, несомненно, боялись того, что могло бы присниться. На вокзале в Эдинбурге продавались газеты, из которых мои спутники узнали об убийстве Мэри Келли. Я от газет отказался, сидел себе да смотрел в окно, скорбя по убитой женщине, чье сердце держал в руках менее восьми часов назад.
Вырезка из «Таймс»
за 13 ноября 1888 года[259]
259
Здесь Стокер вложил в свое Дополнение вырезку из газеты за понедельник, 13 ноября 1888 года, следующий день после его возвращения в Лондон.