Омама рассмеялась, и все в комнате перевели дух.
— Здесь вы правы. У этой девчонки вместо мозгов и есть камни.
Женщина пожала плечами.
— А чего вы хотите? Девочки, пока они молоды — это бич божий. — Она произнесла это так, будто сама была такой же старой, как Омама, хотя это было далеко не так. — К счастью, мисс Фениксвет само изящество, а это дорогого стоит.
Вот те на. Сперва называет меня бичом божьим, а теперь расхваливает. Я чувствовала, как тело покалывает от удовольствия, хоть и страшилась того, что последует. Мне хотелось сказать ей: «Остановитесь! Вы снова выведете ее из себя!». После разговора с Омамой руки у меня все еще немного дрожали. Когда она начинала плевать в меня ядом, оставалось лишь дожидаться, пока она успокоится. Я научилась не плакать, что бы она ни говорила. Но это было нелегко.
— Женщины нашей семьи всегда были красавицами, — самодовольно заявила Омама и поджала густо подведенные кармином губы, будто только что съела какую-то сладость. — Вот только ноги ее достойны сожаления.
Омама полагала, что лишь у крестьян могут быть большие ступни, но мои были не так уж и велики. Я была рада, что надела сегодня свои самые красивые комнатные туфли, расшитые пионами.
— Садись, дитя, избавь нас от этого зрелища. — Я присела на подушки напротив нее. — Итак, досточтимая гостья, вам не терпелось увидеть мою черепаху, не так ли? Амаранта, — обратилась она к служанке, — достань хрустальную черепаху — да будь поосторожнее, не урони, коль у тебя руки-крюки.
Другая служанка, опустившись на колени, разлила чай по полупрозрачным фарфоровым чашкам. Гостья собиралась было сделать глоток, но моя бабка выбила чашку у нее из рук, и чай выплеснулся на шелковые подушки.
— Безмозглая гусыня! — рявкнула Омама на несчастную служанку. — Что, скажи на милость, ты делаешь? Как можно подавать жасминовый чай до полудня?
Я хотела взглядом ободрить девушку, но та отвела глаза.
— Право же, — посетовала Омама, — они глупеют год от года. Даже такой ерунды усвоить не могут.
Наша гостья и бровью не повела, просто промокнула чай носовым платком.
— Султан Уру подавал жасминовый чай к завтраку, — заметила она. — Но кто ему указ, правда? — Другой рукой она снова повернула в ухе рубиновую серьгу.
Она что, смеется над нами? Омама явно так не считала. Она одобрительно кивнула.
— Я слыхала, толк он знал только в безделушках из слоновой кости. Но едва ли вы покупали их в Уру?..
— Одну или две, — небрежно ответила чужестранка. — Вряд ли они удовлетворят вашим запросам, но могу показать их вам, если пожелаете.
Я чувствовала себя между молотом и наковальней. Что эта странная женщина сделает дальше? Нравлюсь я ей или нет? И какое мне до этого дело? Наверняка она просто старается подружиться с Омамой. В конце концов, она негоциантка, а Омама богата. Может, она хочет что-нибудь ей продать. Или надеется купить хрустальную черепаху, и думает, что лестью сумеет умаслить бабку. Интересно, заметила ли Омама рубиновую серьгу, сверкающую в правом ухе гостьи? Рубин был не очень большой, но изумительной чистоты. Быть может, потому странная женщина так часто и прикрывала его рукой, чтобы спрятать от зависти Омамы.
Амаранта принесла хрустальную черепаху на шелковой подушке.
Во взгляде гостьи вспыхнула алчность.
— Вы позволите? — Она взяла черепаху и внимательно посмотрела на свет. — Великолепно. Безупречно, как вы и говорили. Одно из сокровищ этого дома.
— Ее сделал истинный художник. — Омама потянулась лакированным когтем к черепахе и постучала по хрустальному панцирю. — Обратите внимание на резьбу, круг почти идеален…
— О, да. И возраст, я бы сказала, почтенный.
— Весьма, досточтимая гостья. Вам нравится?
— Как же иначе? Могу ли я… — Она снова взяла ее в руки и погладила пальцем хрустальную поверхность. Ногти у нее были короткие, как у мальчишки. — Говорят, черепахи живут тысячи лет и с каждым годом становятся мудрее. Счастлив тот, кто владеет таким артефактом… ее хозяин, несомненно, проживет много дольше, чем отпущено простому смертному. Вам несказанно повезло!
— Не так уж и повезло, — сокрушенно вздохнула Омама. — Да, она красива, но эта вещица — мое проклятие. — Негоциантка выжидательно наклонилась вперед. Интересно, это такой коммерции я должна учиться — торговаться за черепаху? — Да, проклятие. Мой супруг отдал ее мне перед смертью — перед самой смертью.
— Как печально. Такая прекрасная вещь напоминает вам о таком горе!
Омама приняла величавый вид.
— О да, печально. Но горе мой давний друг.
Мне захотелось ее ударить.
— Вы стойкая женщина, — проговорила гостья. — Жить с такими воспоминаниями!
Омама положила черепаху на колени, поглаживая ее, как кошку.
— Временами я почти готова избавиться от нее. Вы сами сказали, что за нее дадут хорошую цену. Уверена, она стоит много больше того, во что обошлась мне. Но потом я думаю, нет, она должна оставаться в семье.
— И перейти к вашей прелестной внучке, я полагаю?
Омама фыркнула.
— Возможно. Если я буду ею довольна.
— Во всяком случае, вы немало заботитесь о ее музыкальных занятиях.
— Хотите, чтобы мисс Фениксвет сыграла для вас снова? — Она хлопнула служанкам в ладоши. — Лютик! Принеси инструмент мисс Фениксвет. — Никто не шелохнулся. — Лютик, я сказала!
Самая молоденькая из служанок отвесила ей поклон.
— Вы отослали Лютик в прошлом году. Я Золотарник, госпожа.
— Мне известно, кто ты! На память я не жалуюсь.
Золотарник принесла кейчин. Служанка хотела развернуть его для меня, но я никому не позволяла этого делать. Инструмент был обернут тканью, что дала мне бабушка-ткачиха, когда я покидала ее дом после маминой смерти. Старинная материя, тканьё на которой будто предвосхищало узоры, прославившие бабушку и ее сестер. Тонкий рисунок с очертаниями облаков, журавлей и горных вершин. «Твое будущее не в таком ремесле, — говорила мне мать моей матери. — Но оно защитит избранный тобой инструмент». Ткань все еще хранила спрятанный глубоко в ее складках запах дома, где я выросла.
Я играла «Девичьи грезы» со всеми вариациями. Отдаваясь музыке, я могу позабыть обо всем, даже о молоте и наковальне, и без того зная, что снова окажусь крайней. Мне будет больно, если чужеземка будет со мной жестока. Но если она будет добра ко мне, Омама накажет меня за это. Не думай об этом, сказала я себе. Думай о музыке.
Зная мелодию наизусть, я играла, посматривая на них из-под ресниц. Омама хмурилась над чашкой с чаем. Гостья, расслабившись, блаженно откинулась на подушки. Рыжеволосая голова была чуть запрокинута, длинная шея тянулась, будто кантилена. Но она слушала, сосредоточенно сведя брови. Когда я закончила, она не шелохнулась.
— Ах, — выдохнула она. — Это стоило всех тягот путешествия.
В первый раз она обращалась прямо ко мне.
— Когда такая юная девушка успела научиться так играть?
— Это безделица.
— Это искусство. А искусство прекрасно. Я могу лишь восхищаться. Ты творишь. Как называется эта песня?