— «Девичьи грезы».
— Что ж, это многое объясняет. Надежды, мечты и желания юной девушки, лед и пламень, сила и слабость… это ведь грезы, не так ли?
— Да, — выдохнула я.
— И все это ты знаешь сердцем. И заставляешь мое почувствовать и запомнить то же. В этом сила искусства. Оно побуждает нас помнить, правда?
Омама натянуто рассмеялась.
— Чтобы помнить, мне ни к чему музыка. Моя память безупречна.
— Не скажите, госпожа, все мы что-то забываем время от времени. С каждым годом нам нужно упомнить все больше, и так легко что-нибудь упустить из виду, разве не так?
— Только не мне, — отрезала Омама. — Вам известна легенда о Бессмертной черепахе Священных островов? Заполучивший ее обретет столетие вечной молодости. — Будто в подтверждение, ее пальцы стиснули хрустальную черепаху, как драгоценную клетку.
— Воистину, — любезно отозвалась гостья. — Резьба здесь такая тонкая, что можно представить, будто одна из Бессмертных обратилась хрусталем. Не правда ли, мисс Фениксвет?
Прежде чем я успела ответить, Омама фыркнула:
— Ради бога! Фениксвет ничего не смыслит ни в красоте, ни в искусстве.
— Как может девушка, живя среди такой красоты, не видеть ее?
Вовсе нет, хотелось мне сказать чужестранке. Я вижу красоту, я живу ею. Не слушайте ее.
— Понятия не имею. Но вот, полюбуйтесь, она только и умеет, что витать в облаках да бренчать струнами. Она ничего не знает о жизни. Я пытаюсь привить ей практичность, ради ее же блага.
— О, нет. — Чужеземка покачала изящной головой. — Она никогда не будет практичной. Она не похожа на нас. Она мечтатель и творец. Украшение, забава, быть может, но не более.
Я прижала руку к сердцу, будто хотела удержать его в груди. Поэт писал: «Злое слово в устах друга режет стекло беспощадным алмазом боли». Но эта женщина не друг мне, отчего же ее слова так меня ранят?
— Но вернемся к Черепахе Священных островов, — продолжала она. — Многие смеются над такими сказками. Люди, которые, подобно нам, практичны и знают жизнь. Даже мысль о ваших ткачихах, вплетающих магическую силу в свои материи, и та им смешна. Они говорят, что лишь невежды полагают художников творцами волшебства, тружениками чуда, превосходящими обычных людей. Некогда и я была столь же цинична. Да, я слыхала о Бессмертной черепахе, кто же о ней не слышал? Я слыхала… но настал час, когда я увидела.
— Увидели? — Омама сверлила ее взглядом. — Как — увидели?
— Я борозжу моря долгие годы. Говорят, что мои глаза впитали его цвет. Иногда эти странствия дорого обходятся. Однажды, давным-давно, мой корабль затонул в жестоком шторме. Отчаянно противясь волнам, мне удалось вплавь добраться до острова. И когда обессиленная, умирающая от жажды, я очнулась там, то в жемчужном свете утренней зари увидела… — Играя рубиновой серьгой, она смотрела куда-то вдаль, будто вновь вернулась на тот остров. — Берег заполонили черепахи. Сотни черепах, наверное. Они двигались очень медленно. Если бы не след, который тянулся за ними по песку, можно было бы решить, что они совершенно неподвижны,
— Эту медлительность порождала старость?
— Вовсе нет. Скорее, мудрость. Я очень долго наблюдала за ними, и выжила благодаря им, словно их мудрость также была даром.
Моя бабка задумчиво кивнула.
— Мудрый поспешает медленно, не так ли?
Гостья потупилась с притворной скромностью.
— Быть может, медленнее, чем убеленный сединами.
Омама быстро взглянула ей в лицо.
— Так сколько, вы сказали, вам лет?
— Я не упоминала об этом.
— А где находится этот ваш остров?
— Никто не знает.
— Но вас спасли.
— Меня спасло море. Отчаявшись дождаться помощи, я сама построила плот, вверив себя воле волн. Я плыла много недель, быть может, месяцев, питаясь лишь… черепашьей плотью.
— Сколько?
— Десять, двадцать…
— Нет. Сколько вы хотите за нее?
Я ушам своим не верила. Омама нацелилась на мясо волшебной черепахи. Она так торопилась, что даже ни о чем не расспрашивала. Как будто, увидев лекарство от старости, которым могла завладеть, моя бабка не желала прожить без него ни единой лишней минуты.
Женщина извлекла из кошеля платок и развернула его, демонстрируя кусок кожи.
— Этому нет цены, — сказала она. — Но, милостивая государыня, я с радостью отдам его вам в обмен на музыкальный дар, которым одарила меня ваша прелестная внучка. Видеть это нежное юное лицо — истинное наслаждение, а ее музыка вернула меня в дни моей молодости более властно, чем любое волшебство.
Я не смела вздохнуть. Даже вообразить было страшно, что за этим последует. Но Омама лишь язвительно улыбнулась.
— Весьма рада, что ее умения доставили вам удовольствие.
— Немалое.
— Дорогуша, — ядовито обратилась ко мне Омама. — Наша досточтимая гостья чрезмерно превозносит твои ничтожные заслуги. И мы должны отплатить ей даром не менее щедрым.
— Вовсе нет, — произнесла женщина. Но я чувствовала, что она дрожит от напряжения, как изготовившаяся к прыжку кошка, а взгляд ее прикован к хрустальной черепахе, сверкавшей на шелковой подушке. Что за бестия! До меня ей не было никакого дела.
Я опустилась на колени со всей грацией, на какую была способна, и протянула руку к хрустальной фигурке, но голос Омамы остановил меня, как удар плети.
— Нет, дорогуша. Истинно ценен лишь дар, что идет от сердца.
В эту минуту мы обе ясно всё поняли. Выражение лица чужеземки, на котором удивление мешалось с разочарованием, было почти курьезным. Не так уж и хорошо она умела скрывать свои чувства. Но я свои спрятала поглубже, хотя не смела вымолвить ни слова, опасаясь, что голос выдаст меня. Я поклонилась чужестранке так низко, что мои волосы коснулись подушки у ее ног. Вот куда заводит лукавство, хотелось мне сказать ей. Вот что выходит, когда пытаешься переиграть Омаму. Тебе не тягаться с ней, прекрасная незнакомка, с твоими изумрудными глазами и огненными волосами, нежным голосом и острым языком. Так же, как и мне.
— Давай же, дитя, — елейно проговорила Омама. — Ты, получив так много, должна учиться быть щедрой.
Подняв кейчин, я не могла сдержать дрожи в руках. Женщина приняла его бережно, как ребенка, будто боялась уронить.
— Такой прекрасный инструмент должен быть защищен, — пробормотала она неловко. — Она попыталась обернуть его краем своего кушака, что было, конечно же, нелепо.
Я вспомнила, что мои руки укутаны сотканной бабушкой материей, где журавли и горы нагоняют друг друга среди облаков. По знаку Омамы я осторожно выпуталась из нее и бережно обернула ею кейчин. Омама кивнула, а я поклонилась и, как сомнамбула, двинулась к двери, потому что глаза мне застилали слезы.
Я услышала, как она говорит женщине:
— Быть может, я не прожила тысячи лет, но мне хватит мудрости распознать ценность сокровища. Еще чаю, досточтимая гостья? Бог мой, черепашье мясо на вкус совсем как сапожная кожа.
*****
Я неподвижно сидела в своей комнате. Я ничего не ела и не пила. Я хотела умереть здесь. День за днем, час за часом у меня по толике будут отбирать меня самоё, покуда не останется ничего, кроме печальной дамы в дорогих платьях, у которой слишком много пар расшитых туфель, чтобы скрыть ее большие ноги. Если мне повезет, меня выдадут замуж за какого-нибудь сановника. Если же нет, я останусь рядом со Омамой до ее последнего вздоха… или пока не убью ее, шепнул тонкий голосок у меня внутри. Но, мечтая прославиться, я желала вовсе не славы убийцы. О них пишут не в книгах, на страницы которых мне хотелось попасть, а в хрониках ужасных трагедий и жестоких смертей. Меня влекло нечто иное.