Человек — переходное существо, и он останется таковым, временным существом, если в подвиге веры не пробьет кокон своего эгоизма и если не соединится с вечным Существом. Другими словами, человек — как зерно, которое только тогда приносит много плодов, когда умирает. Ибо Безгрешный сказал: "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" [310]. Тайна человеческого существа равна тайне пшеничного зерна: если человек замурует себя в коконе себялюбивого эгоизма и затворится в нем, то останется сам, останется в одиночестве, отчего усохнет и погибнет, но если зерно своего существа чрез подвиг веры посеет во Христе и зерно это умрет в Нем, то тогда зерно это оживет, прорастет и даст много плода. Ибо Безгрешный сказал: "Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную" [311].
Таким образом всезнающий Богочеловек объясняет тайну человеческого существа, точно так же ее объясняет и Его неустрашимый последователь Достоевский. Ибо его главное произведение "Братья Карамазовы" есть не что иное, как пророчески прозорливое объяснение вышеприведенных слов Христовых из 12 главы Евангелия от Иоанна. Достоевский подчеркнул это особенно, поставив эти слова Спасителя эпиграфом своего шедевра. Только в этих словах надо искать ключ к объяснению тайны человеческого существа по Достоевскому.
В подвиге веры Христа ради умирает весь человек с тем, чтобы ожить в Нем к бессмертной и вечной жизни. Человек умирает, чтобы ожить. Такова антиномия веры. В подвиге веры умирает и разум, умирает, чтобы возродиться и оживотвориться в вере, найти во Христе свой вечный смысл и свою бессмертную творческую силу. Первое требование веры: человек! Не доверяй своему ограниченному, зараженному грехом, гордому разуму; возненавидь свой разум, свою душу, ибо пока не возненавидишь себя, не сможешь любить Христа [312]. И человек, возненавидев себя, свою душу, свой разум, в крайнем отчаянии кричит всем своим существом: "Credo, quia absurdum est. Ничего, ничего не хочу своего, — не хочу даже рассудка. Ты один, — Ты только. Die animae meae: solus Tua Ego sum! Впрочем, не моя, но Твоя воля да будет. Троице Единице, помилуй мя!.. Верю вопреки стонам рассудка, верю именно потому, что в самой враждебности рассудка к вере моей усматриваю залог чего-то нового, чего-то неслыханного и высшего. Я не спущусь в низины рассудка, какими бы страхами он ни запугивал меня. Я видел уже, что, оставаясь при рассудке, я гибну в сомнениях, я хочу быть теперь без-рассудным… Затем, поднявшись на новую ступень, обеспечив себе невозможность соскользнуть в рассудочную плоскость, я говорю себе: теперь я верю и надеюсь понять то, во что я верю. Теперь бесконечное и вечное я не превращу в конечное и временное… Теперь я вижу, что вера моя есть источник высшего разумения и что в ней рассудок получает себе глубину. И отдыхая от пережитой трудности, я спокойно повторяю за Ансельмом Кентерберийским: "Credo ut intelligam…" Теперь я знаю, потому что верю… И сказав, я перехожу на третью ступень. Я уразумеваю веру свою. Я вижу, что она есть поклонение "Ведомому Богу", что я не только верю, но и знаю. Границы знания и веры сливаются. Тают и текут рассудочные перегородки; весь рассудок претворяется в новую сущность. И я радостный взываю: "Intelligo ut credam! Слава Богу за все". Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же — лицом к лицу; теперь я знаю отчасти, а тогда познаю подобно тому, как я узнал самого себя (1Кор.13:12)" [313].
В подвиге веры человек предает всю свою личность Богочеловеку Христу. Пред Ним, всесветлым и кротким, он смиряет свой гордый ум, дикую волю и мятежное сердце. Очень остро он ощущает, что его ум бесконечно нищ по сравнению со всеблагим Духом Христовым. С радостью он освобождает себя от рабства вещей и подчиняет евангельским идеалам. Трудолюбиво, без устали христолюбивым смирением он вытесняет из себя богоборческую гордость и безумство человекобога, и так до тех пор, пока совсем не очистится. В таком подвиге смиренной веры Достоевский видит русское решение "проклятой проблемы" личности, поэтому в своей знаменитой речи о Пушкине он по-апостольски вдохновенно призывает русскую интеллигенцию к этому подвигу: "Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве… Не вне тебя истина, а в тебе самом, найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой и узришь правду. Не в вещах эта правда. Не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя — и станешь свободен как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймешь наконец народ свой и святую правду его" [314].