«Главное. Жидовщина. Земледелие в упадке, беспорядок. Например, лесоистребление, делают сделки денежные жиды… Признак: тогда усаживается что-нибудь твердо, когда твердо стоит земледелие… Тогда явятся и лучшие люди. Откуда явятся? дворянство ли, семинаристы ли, или сами собой из землетрясения выскочат. Откуда же внешний толчок придет — война».
«Война иногда лучше мира».
«…Россия постоянно жила для Европы. И, уж конечно, реформа Петра послужила гораздо больше в пользу немцев, чем русских»
«Побольше бы чувства, сердца, да действительного, а не то чтоб только в литературе».
«Шатание наше от вторгшейся к нам Европы, а если уж Европа шатается, то как не шататься нам».
«Как должно устроиться равенство людей, — через любовь ли всеобщую, утопию, или через закон необходимости, самосохранения и опытов науки».
«Шекспир — поэт отчаяния».
«Я хочу не такого общества научного, где бы я не мог делать зла, а такого именно, чтоб я мог делать всякое зло, но не хотел его делать сам».
«Из любви к человечеству? Кстати в Англии вера без Бога, в человечество. Но ведь это то же самое».
«Английская секта. И верят в Бога, но чтут как бывшую веру человечества. Это действительно есть обоготворение и обожание человечества, удивительная любовь, я был прав. Атеизм, любовь и грусть».
«Коммунизм произошел из христианства, из высокого воззрения на человека, но вместо самовольной любви нелюбимые берутся за палки и хотят сами отнять то, что им не дали не любившие их. В этом виновна римская церковь. Человечество хоть с отвращением повиновалось ей, но до науки. Она восстала, и, когда наступило время, энциклопедисты стали проповедовать людям и всему миру, что она настала и что можно обойтись без церкви и без Христа. Тогда последовала революция, она довольствовалась очень малым, но потом социализм».
«Реальность и истинность требований коммунизма и социализма и неизбежность европейского потрясения. Но тут наука — вне Христа и с полной верой. Должны быть открыты такие точные уже научные отношения между людей и новый нравственный порядок (нет любви, есть один эгоизм, то есть борьба за существование) — науке верят твердо. Массы рвутся раньше науки и ограбят. Новое построение возьмет века. Века страшной смуты. А ну как всё сведется лишь на деспотизм за кусок. Слишком много отдать духа за хлеб.
Если любить друг друга, то ведь сейчас достигнешь. Чтоб любить друг друга, нужно бороться с собой, — говорит церковь. Атеисты кричат: измена природе. Времена тяжкие, тогда как это лишь наслаждение. А затем римская церковь прибавила: не рассуждать, слушаться, и будет муравейник. Науку приняли за бунт».
«Наука в нашем веке опровергает свое в прежнем воззрении. Всякое твое желание, всякий твой грех произошли от естественности твоих неудовлетворенных потребностей, стало быть, их надо удовлетворить. Радикальное опровержение христианства и его нравственности. Христос-де не знал науки. Непременная потребность новой нравственности (ибо единым хлебом не будет жив человек). Собственность, семья, уверяют они, держалась лишь на старой нравственности. Закон науки или закон любви? Но закон науки не устоит, не стоит того хлеб. А приняв закон любви, придете к Христу же. Вот это-то и будет, может быть, второе пришествие Христово. Но пока что перенесет человечество?»
«Ждать смирения, то есть победить зло красотою моей любви и строгого образа воздержания и управления собою».
«Все пороки ваши лишь от обстоятельств и от среды. А потому прочь эту среду и создать новую во имя науки, Все это правда, наука только лишь начинается. Нет Бога, потому что отыскать его негде.
Заметьте, тут прямо учение об уничтожении воли и уменьшении личности человеческой. Вот уж и жертва людей науке».
«Наука есть дело великое, но всего человека она не удовлетворяет. Человек обширнее своей науки. Это Евангелие».
«Вместо красоты людей в типах красота правил, и дурной человек, делающийся вдруг прекрасным в обороте жизни при наитии нормальных естественных чувств. Это христиански — хорошо».
«Шекспир еще при Христе, тогда разрешалось, теперь же неразрешимо и обратилось в литературу».
«Во Франции желание жить и коммунизм с богослужением».
«Всякая нравственность выходит из религии, ибо религия есть только формула нравственности».
«Кроме проклятых вопросов — есть наши вопросы, тоже проклятые. Например, откуда к нам придут теперь лучшие люди? Дворянство ли, народ ли, но в народные идеалы не верят многие и не знают их, даже говорят, что лучше совсем не надо идеалов».
«Мне кажется, литература нашего периода кончилась. Гадательная литература утопистов (дела) ничего не скажет и не найдет талантов».
«Опять на народные силы, когда народ, как мы, твердо станет (но когда это будет), он проявит своего Пушкина».
«Война. У нас много казенных понятий, так и о войне».
«Литература дела — это, так сказать, аристократическая литература образования, хотя и об народе, — это только бредни господ и госпож о всеобщем равенстве и проч.».
«Подойдет ли человек под рассудок и под выводы науки. Захочет зло делать и сам оставить самовольно церковь атеистов».
«Закон разумного соглашения и закон своеволия: то есть пусть я делаю зло».
«Закон разумной необходимости есть первее всего уничтожение личности (мне же, дескать, будет хуже, если нарушу порядок. Не по любви работаю на брата моего, а потому что мне это выгодно самому). Христианство же, напротив, наиболее провозглашает свободу личности. Не стесняет никаким математическим законом. Веруй, если хочешь, сердцем».
«Бисмарк не устоит, разобьется о Россию».
«Разумная необходимость — это все тот же хлеб (из камня)».
«От народа же мы и ждем, а столицы по преимуществу не народ».
«Что ж такое, что воры остаются. Пусть лучше воры остаются, только чтоб они не крали».
«Война лучше».
«Математическим доказательствам трудно верить».
«В нашем обществе мало поэзии, мало пищи духовной».
«Наука — теория. Знает ли наука природу человеческую? Условия невозможности делать зло — искореняют ли зло и злодеев?»
«Константинополь православен, а что православное, то русское».
«Нет, Бога слишком трудно искоренить».
«Сластолюбие вызывает сладострастие, сладострастие — жестокость».
«Война. Да и какая комическая мысль, если б было государство с разоружением и проч., где армия мечтала бы о «мечи на орала», где начальство мечтало бы о разоружении и проч., неужели это либерально.
Вы скажете, что и кроме войны есть много великих идей для воспитания и испытания человеческого. Правда, но когда еще они дойдут и не затемнятся ли в мирной жизни с капитализацией, бесчестием, подлостью».
«Утилитаризм мнений. Да, пожалуй, и утилитаризм. Мы очень торопились и очень мало жили практически и стыдимся многих самых естественных вещей, потому что они не подходят под теорию».
«В наш век война, кроме междоусобной, лучше вечного мира. По крайней мере более полезна».
«Но ведь вздыхал же Белинский о том, что Татьяна не дала Онегину, вздыхаете же вы, что народ перенес крепостное право с таким глубоким терпением, не отстранился и не проклял царя».
«Русская действительность пассивна. Но до реформы Петра окраины были крепче, колонизация сильнее».
«Вы с народом не встречались».
«Вы все говорите про веру, считая ее ни во что. Да это всё».
«Путаница понятий наших о добре и зле (цивилизованных людей) превосходит всякое вероятие».
«Народ. Он развратен, но взгляд его не замутился, и когда надо бывает решить: что лучше? его ли развратные поступки или то, что есть правда народная (то есть выработанные понятия о добре и зле), то народ не отдает своей правды. О, есть понятия, выработанные и ошибочно, но до первого столкновения (большого) с действительностью. Так, например, неурядица 1612 года кончилась же нижегородским решением. Я беру это лишь как бы для аналогии».