В основе такого подхода лежит признание, что жизнеспособность нации измеряется не только военной и экономической мощью, но и другими не менее важным параметрами. То, что Гердер описывает как "национальный характер, который оно веками сохраняет и развивает", относится к тому, что я назвал внутренней целостностью и культурным наследием нации. И именно эти вещи будут теряться по мере расширения имперского государства. Это потому, что завоеванные народы вносят свои потребности, проблемы и интересы. И это растущее разнообразие затрудняет управление государством, ослабляя взаимную лояльность, державшую его вместе, рассеивая его внимание и ресурсы в усилиях подавить внутренние конфликты и насилие, ранее ему неизвестные, и вынуждая правителей применять деспотические методы поддержания мира. Как часто случается, правители поглощаются интригами и переговорами далеких субъектов в дальних странах. Это взывает к их тщеславию, позволяя воображать себя "людьми большого мира". На самом же деле их понимание чужих наций, которые они стремятся умиротворить, почти всегда ограничено внешним образом и карикатурными штампами. Так что, как правило, они приносят столь же вреда, сколько и пользы, своими поверхностными распоряжениями касательно ситуаций на краю земли на основе "универсальных" категорий. Между тем, когда кто-либо обращается к ним с вопросом, касающимся здоровья и процветания их собственной нации, они уделяют ему лишь скудное внимание, втайне возмущаясь этим вторжением "локальных вопросов" в их занятия великими делами. Умы правителей удаляются от забот своего народа, осознаваемых теперь не более глубоко, чем интересы чужих народов, которыми они стремятся управлять. На все это с ужасом смотрят народы, воспитанные в традициях национального государства и склонные пренебрегать идеей, что лидеры их стран должны блуждать в усилиях по сохранению и управлению империей чужих народов, вместо укрепления племен собственного народа на своей земле. Учитывая подобную перспективу, правителей нации следует назначать изнутри нации ради уз взаимной лояльности, связывающих их со своим народом, и поэтому воспринимающих потребности нации как свои собственные. Там, где это чтят, мысли правителей по-прежнему сконцентрированы на укреплении и процветании собственной нации: не только на расширении ее экономической и военной мощи, но также на поддержании и укреплении ее внутренней целостности и передаче ее культурного наследия. Преданные своему народу, они ощущают это, как будто сами набираются сил, и боятся растратить их в империалистической экспансии. Помимо поражения на поле битвы, это неприятие растраты национальных сил на управление чужими землями, является величайшим фактором, противостоящим склонности правителей к само возвеличиванию посредством новых завоеваний. Таким образом, узы взаимной лояльности вместе с традициями национального государства, подчеркивающими вновь и вновь важность приверженности правителей своему народу, резко ограничивают политический горизонт национальной власти, создавая государство, предпочитающее, чтобы другие нации управляли собой сами, и не пытающееся аннексировать их одну за другой.
Это не означает, что национальное государство по природе своей мирное. Опасности, с которыми сталкивается национальное государство со стороны внешних врагов, могут казаться вполне реальными, и правители государства должны решать, применять ли силу в ответ на эти опасности, стремясь изменить ситуацию вдоль границ, за их пределами или сами эти границы. Мы видели много таких войн между народами: англичанами и ирландцами, сербами и хорватами, Индией и Пакистаном, Израилем и арабскими государствами и так далее. В таких конфликтах руководители национальных государств могут быть правы или заблуждаться. Нельзя отрицать, что напыщенная самоуверенность и фанатизм часто характерны для публичного дискурса, когда дело доходит до войны с соседями, или что национальные лидеры порой прибегают к ненужной войне для получения какого-то территориального, политического или экономического преимущества.
Но хотя национальное государство и не всегда стремится к миру, в его защиту можно сделать еще одно, не менее важно заявление: поскольку национальное государство наследует политическую традицию, отрицающую завоевание чужих народов, войны между национальными государствами как правило, ограничены в целях, вложенных ресурсах и в масштабе причиняемых ими разрушений и страданий. Это часто подчеркивалось в отношении национальных государств Западной Европы после Вестфальских договоров, которые на протяжении веков продолжали вести ограниченные войны между собой с целью получения политического или экономического преимущества, но воздерживались от неограниченных войн, целью которых было бы полное уничтожение другого национального государства. За последние четыреста лет Европа, конечно, знала войны общего характера, опустошавшие ее практически без ограничений. Однако войны, преследующие память Европы, а с ней и всего мира, не были войнами между национальными государствами, стремящимися к преимуществам над своими конкурентами. Скорее, это были идеологические войны, ведущиеся во имя некой универсальной доктрины, долженствующей принести спасение всему человечеству. Ради этой универсальной доктрины посылались армии, чтобы поглотить одну нацию за другой и ниспровергнуть устоявшийся там порядок жизни. Так было во время Тридцатилетней войны, которая велась с целью утверждения Германо-католической империи над Европой. Это же справедливо в отношении наполеоновских войн, стремившихся свергнуть старый политический порядок и установить франко-либеральную империю на всем континенте и за его пределами. И это не менее верно в отношении Второй мировой войны, в которой германская нацистская империя стремилась установить новый порядок в соответствии со своей собственной извращенной универсальной теорией о том, как следует спасать человечество.