— Кто? — послышался за ее спиной сдавленный возглас.
— Федор твой жив. Наврал нам этот проходимец барон. Ранения сильные получил Федор, почитай год слишком по лазаретам маялся. На святках все дивовское семейство здесь в Казани собирается. Его тоже ждут.
За этими словами последовало продолжительное молчание. Варвара Васильевна не выдержала, оглянулась. Лиза сидела бледная как полотно, прижав к груди сына, пытавшегося вырваться из ее объятий, и уставившись невидящим взором в пол.
— Не молчите, дорогая, скажите же что-нибудь, — тихо произнесла Мамаева. — Это же для нас всех радостное известие.
— Радостное, — с трудом разлепила губы Лиза. — Только ко мне и моему сыну она не имеет никого отношения.
Мамаева молчала.
— Он нас бросил и за все годы ни разу не дал знать, что помнит. Посему наша жизнь теперь его не касаема.
— Ну, как знаете, — вздохнула Варвара Васильевна и, уже выходя из детской, добавила: — Только я бы на вашем месте еще чуток подумала. Все же это его сын…
А что тут было думать?! После первого мига ослепительной, взметнувшейся, как птица, радости, мутные волны гнева и горечи захлестнули Елизавету. Он жив и снова, того и гляди, появится в ее жизни, чтобы разрушить хрупкое, с таким трудом и муками достигнутое равновесие. Три года назад в Архангельске он обманул и разбил вдребезги ее мечты о романтической любви и страсти, а ныне его появление грозит уничтожить надежды на тихую и безопасную жизнь. Но вполне возможно, что этот негодяй даже не узнает ее! Кем она была в его жизни? Милым эпизодом? Необременительным флиртом? Случайной вспышкой страсти? Ни одно из сих определений не могло быть лестным для Лизаветы. Она металась между желанием сей же час собрать вещи, взять сына и уехать, куда глаза глядят, лишь бы не встретиться с Федором и острой потребностью швырнуть ему в лицо самые страшные проклятия за свою загубленную судьбу.
Но не сделала ни того ни другого.
Наступило Рождество, светская жизнь оживилась и забурлила балами и маскарадами, театральными представлениями и концертами заезжих знаменитостей. Не остался в стороне и дом Варвары Васильевны. Устраивать балы ей было не по средствам, а вот маленькие вечера для «своих» она вполне могла себе позволить. На один из таких приемов было по-родственному приглашено и семейство Дивовых, о чем Варвара Васильевна загодя предупредила Елизавету.
Кто на этой бренной земле может разгадать или предугадать все подводные течения капризного женского настроения, внезапную смену желаний, странную и лишь для нее самой очевидную логику поступков? Почему, извольте спросить, приуготовляясь к встрече с ненавистным и презираемым ею мужчиной, женщина тщательнейшим образом обдумывает наряд, придирчиво выбирает милые пустячки, способные расставить акценты в ее облике, как то: изящный веер или роскошная шаль, воздушный кружевной платок или маленький букет? Как скульптор, вылепляет она некий образ, по ее расчетам, способный сразить на повал даже самого стойкого и равнодушного из мужчин.
Накануне суаре Елизавета Петровна почти три часа провела у зеркала. Она остановила свой выбор на воздушном платье из темно-синей дымки, расшитой серебряной битью и так идущей к цвету ее глаз, с пышными рукавами и глубоким декольте, соблазнительно подчеркнув его газовым вышитым эшарпом. Белые длинные перчатки, сапфировые серьги и фероньерка, маленький веер из слоновой кости — скромно и изысканно. Когда Елизавета взглянула на себя в зеркало, ей на миг показалось, что в нем отразилась не прелестная молодая женщина, а сосредоточенный и вооруженный до зубов маленький рыцарь, вполне готовый к встрече с вражеской ратью.
Перед тем как выйти к гостям, она зашла в детскую, поцеловала в румяную щечку сладко посапывавшего Феденьку, перекрестила и, глубоко вздохнув, направилась на встречу с неведомым. Едва оказавшись в белой бальной зале Мамаевых, Елизавета тотчас была окружена кольцом поклонников, но того, встречи с кем она так жаждала и опасалась, среди них не было. Каждый миг этого нескончаемого приема она чувствовала себя как натянутая тетива и все же пропустила тот момент, когда Дивов появился среди гостей. А посему неожиданно и страшно, как звук труб Страшного Суда, позвучал для нее голос Варвары Васильевны:
— Позволь представить вам, душа моя, моего родственника. Дивов Федор Васильевич.
«Позволь представить… вам… тебе… душа моя… нашего нового сослуживца… моего родственника…» — эхом прозвучало в голове. На миг настоящее слилось с прошлым, и она, как во сне, увидела склоненную к ее руке русую голову.
— Мадам Толобузина Елизавета Петровна, — будто сквозь вату услышала она поясняющий голос Варвары Васильевны.