Проведя приятно несколько дней в Вольмарсгофе, мы поехали в Ригу, где ожидали нас преданные нам друзья. Я не застал там достойного губернатора Рихтера; к несчастью он лежал больной в деревне, но я видел моего доброго друга Эккардта и искусного врача Штофрегена, которым и выразил всю мою признательность. Первый из них свез нас в свое имение Граффенгейд, маленький земной рай, и мы расстались через несколько дней, взаимно осыпая друг друга благословениями и пожеланиями.
Я узнал, между прочим, в Риге, что письмо, написанное моею женою герцогине Веймарской, было отправлено директором почт в Петербург и прочитано государем, который, возвратив немедленно письмо, приказал его вновь тщательно запечатать и отправить по назначению. Мои друзья вывели из этого случая разные благоприятные заключения, что это письмо, с которого я имею копию, могло произвести только благотворное действие на чувствительное сердце монарха. Я, быть может, отчасти обязан моим освобождением особе, которой всего более желал бы быть этим обязан, — именно моей жене.
Мы не застали в Митаве губернатора Дризена; он был уже сменен. Благородный советник в Полангене Селлин был также уволен, я его не видел, но встретил поручика, сопровождавшего меня из Полангена в Митаву, по фамилии Богуславского (Boguslawski). Он встретил меня как старого приятеля и заставил завтракать у себя. Как живо я вспомнил в этом самом здании сцену моего арестования. Какое для нас благодеяние со стороны природы, что воспоминание прошедших бедствий доставляет нам такое же наслаждение, а быть может еще и больше, как и воспоминания о прошедших удовольствиях! Я справился о честном казаке, сопровождавшем меня на козлах; я хотел сделать ему подарок, но он был в отлучке.
Должен ли я стыдиться, признаваясь, что залился слезами, когда наш экипаж двинулся, и мы проезжали мимо казарм, когда шлагбаумы опустились за нами, а прусский орел издали простирал к нам свои крылья. Моя жена также плакала… и мы крепко обнялись.
Я плакал не потому, чтобы ожидал этой минуты для полного наслаждения моей свободой. Нет! Имя Александра для всякого честного человека служит верным ручательством его гражданского существования, но какое-то странное смешение сильных и невыразимых ощущений заставляло меня проливать эти сладкие слезы. Вид места, где постигло меня несчастье, краткое представление всех вынесенных мною испытаний, воспоминание о невольной тоске, год тому назад сопровождавшей меня в этом же переезде, противоположность моих ощущений, благоприятный и неожиданный оборот моей судьбы, признательность Богу, возвратившему мне всех, дорогих моему сердцу, радость, что мой долгий и тяжелый сон заменен приятным пробуждением, все это вместе, стесняя сердце, заставляло меня проливать отрадные слезы, в то время как я приветствовал взглядом счастливые владения Фридриха Вильгельма III. Переступив ногою через границу, мне казалось, что я уже на своей родине!
Я встретил в Кенигсберге графа Кутайсова, любимца и постоянного наперсника императора Павла. Если кто-нибудь в состоянии был разъяснить мне причину моего арестования, то, конечно, это он. Я знал его с давних пор, но ранее было не совсем удобно спрашивать его об этом. Чего я не смел сделать в Петербурге, то мог смело и безбоязненно исполнить здесь. Я намекнул о моем желании узнать о причинах, которые могли побудить государя поступить со мною столь жестоко.
Граф ответил мне с откровенностью, которую нет ни малейшего основания подозревать, что император не имел никакого особенного повода к такому обращению со мною, но что я возбуждал в нем недоверие как писатель.
— Впрочем, — прибавил он, — вы видели, как скоро и с каким удовольствием он исправил свое заблуждение. Он вас любил и давал вам всякий день тому доказательства и еще более и лучше доказал бы вам это со временем.
Да покоится мирно прах монарха, который делаемые ему упреки мог большей частью свалить на терния, которыми была усеяна его молодость, на странные события конца его века и на характер окружавших его лиц. Он часто мог ошибаться в выборе средств, к которым прибегал для достижения блага, но он постоянно желал лишь блага и справедливости, не обращая внимания на личности. Он рассыпал до бесконечности благодеяния, но видел, как из этого произрастали ядовитые растения, с цветами, приятно блиставшими вокруг него, но издававшими мефитические, удушливые пары, которые омрачили его жизнь.