<tab>— Если верить вашей истории, мистер Кендалл, получается, что правительство скрыло информацию о том, что связанные омеги не заболевают. Какой в этом смысл?
<tab>Кендалл заговорил не сразу. Эйдан знал, что он предвидел этот вопрос и уже сотню раз подумал над тем, как на него отвечать, но всё равно сомневался. Потому что это будет не просто ответ — это будет обвинение.
<tab>— Я не могу знать, что двигало людьми, которые решили замолчать этот факт. Я могу лишь строить предположения, — осторожно начал Кендалл. — Открытие Платта противоречит принятой в нашей стране идее о том, что узы — это разновидность психического заболевания, и даже наоборот: доказывает их необходимость. Если после образования пары омег не будут возвращать в центры, то в распоряжении Бюро их с каждым годом будет находиться всё меньше. Признание уз означает необходимость перехода к традиционной семье, поэтому я не исключаю, что информация скрывалась ради сохранения системы распределения, которая является средством контроля над обществом.
<tab>— Вам не кажется, что это делалось ради того, чтобы защитить это самое общество?
<tab>— Каким образом? Не могли бы вы уточнить? — весьма спокойно среагировал Кендалл на обвинение.
<tab>— Даже частичный возврат к традиционной семье может вызвать сильнейшие потрясения. Часть альф окажется в привилегированном положении, тогда как большинство останется на старых условиях — один бесплатный год, и всё. А из-за сохранения пар количество омег в распределении сократится, как вы сами сказали. Ваш законопроект отнимет надежду на год пользования и на ребёнка у тысяч альф. Что вы скажете им?
<tab>Во время двухсекундной паузы, которая образовалась между вопросом журналиста и ответом Кендалла, над ухом Эйдана прозвучал непривычно жёсткий и злой голос Дэрила:
<tab>— А что вы говорите тысячам омег, твари?
<tab>Кендалл тем временем дал свой ответ:
<tab>— Я скажу, что распределение задумывалось в качестве временной меры, но, к сожалению, начало казаться нам всем удобным и привычным. Пора возвращаться к нормальной жизни.
<tab>Эйдан подумал, что вот сейчас Кендалл скажет, что омег рождается мало, что законы вынуждают альф избавляться от детей нежелательного пола, но тот промолчал. Ждал другого случая? Более удобного? Эйдан не сомневался в том, что Кендалл расчётлив и обдумывает каждый свой шаг. За время пресс-конференции он ответил на десятки вопросов, но ни разу не сказал о жестоком отношении к омегам или о сочувствии им — он знал, что это не сработает, что от альфы ждут не жалости, а силы, и поэтому говорил лишь о благе общества, спасении от болезни Гранта и выгодах альф. Но чтобы ни делал Кендалл и что бы он ни думал, главным было одно: консерваторам теперь не удержаться у власти…
========== Эпилог ==========
<i>Июнь 2050</i>
<tab>Чтобы застегнуть пуговицы на спине, надо было извернуться и завести руки далеко назад, а широкие рукава, скроенные так, что не закатаешь, не делали задачу проще.
<tab>Прошло уже больше года, но Эйдан не мог привыкнуть к красному одеянию. Даже надеть и снять его в одиночку было тяжело. Омегам в этом обычно помогали мужья-альфы или прислуга, если таковая имелась. Ему иногда помогал Кендалл, но вот звать прислугу, чтобы его одевали, как куклу — ну уж нет…
<tab>Когда-нибудь закон, обязывающий омег скрываться под красными одеяниями, отменят, но нескоро. Всё так медленно, медленно, медленно…
<tab>Кажется, последний год Эйдан только и делал, что ждал — то одного, то другого… Сначала ждал реакции властей на выступление Кендалла — боялся, что те или прикажут его убить (хотя это и не имело больше смысла), или лишат гражданства и запретят въезд в страну, или наоборот разрешат вернуться, а потом арестуют… Но ничего этого не произошло. Разразился громкий политический скандал, который в прессе окрестили «платтгейтом»: президенту пришлось сложить полномочия, дело о «самоубийстве» Платта было вновь открыто, и значительная часть населения поддержала необходимость сохранения пар. Конечно, были и несогласные: те, кто считал, что вакцинация с гарантированной защитой от вируса, предпочтительнее уз, и те, кто боялся, что уменьшение числа омег в распределении усилит социальную напряжённость. Многие говорили, что если так пойдёт дальше, то скоро омег вообще отпустят на свободу и позволят делать то, что придёт в их пустые головы, вместо того, чтобы рожать детей. Эйдан был уверен, что так в конце концов и будет, но нескоро… Возможно, он этого не увидит.
<tab>Потом Эйдан ждал известий об отце, которые всё не приходили… Потом — дня, когда его заберут из заброшенного посёлка в Эльдорадо.
<tab>За ним приехал не Кендалл, а люди из его охраны. Эйдана под видом беты увезли в поместье на озере Тахо. Там уже ждали врачи, которые сразу принялись за анализы и сканирование.
<tab>Потом он ждал, когда в Штаты вернётся Кендалл. Они с ним даже по телефону почти не разговаривали: дел у Кендалла было столько, что времени едва хватало на сон, и гораздо больше о муже Эйдан узнавал из новостей. В первом же из разговоров Кендалл сообщил ему, что с его отцом всё в порядке.
<tab>Глен, выйдя из тюрьмы, решил отправиться на Восточное побережье — работу на дамбе он всё равно потерял. Он знал, что Кендалл живёт в Нью-Йорке и часто приезжает в Вашингтон, и надеялся рано или поздно если не встретиться с сыном, то хотя бы найти способ передать весточку о себе. В дороге Глен не следил за новостями — слушал музыкальные радиостанции, которые сутками напролёт, без перерыва, крутили старое довоенное кантри. Только когда он заехал в придорожную забегаловку поужинать, то узнал, что предыдущей ночью было совершено покушение на Питера Кендалла, который теперь считается пропавшим без вести, как и его супруг-омега. Глен решил, что ему надо разворачиваться и ехать в Калифорнию, где велись поиски. Он так и сделал, но по дороге слушал уже не кантри, а новостные каналы, по которым вдруг пронеслось, что в подрыве машин подозревают его. Первой мыслью было явиться в полицейский участок и сказать, что вот он, Глен Стивенс, едет сейчас по графству Коконино в Аризоне и никакого отношения к покушению не имеет. Но он быстро сообразил, что находится слишком близко от Калифорнии, а с момента покушения прошли уже почти сутки, и от того, что он добровольно сдался в руки правосудия, он не перестанет быть основным подозреваемым.
<tab>Глен знал, что когда имеешь дело с политикой, на честность и справедливость рассчитывать не приходится. Единственное, на что он в теперешней ситуации мог рассчитывать, так это на собственные осторожность и хитрость и на дружбу валапай, которые могли его спрятать. У них он и скрывался все те дни, пока было неясно, чем закончатся поиски Кендалла. Теперь Глен находился в Нью-Йорке под присмотром охраны.
<tab>Пока Эйдан жил в особняке у озера, два-три часа каждый день ему приходилось проводить под капельницей. Врачи сказали, что опасного, с серьёзной угрозой для здоровья отравления не было, но хелирование всё равно нужно было пройти. Вообще же доктора с ним почти не разговаривали, на вопросы не отвечали, лишь выдавали распоряжения — Эйдан, хотя и находился в доме своей новой семьи, словно бы вернулся в воспитательный центр. Он не мог свободно перемещаться по особняку, на улицу выходил только с разрешения, садился за стол и ложился в кровать не по собственному желанию, а по распоряжению врача, который был в поместье за главного — по крайней мере, в тех вопросах, что касались Эйдана.
<tab>Эйдан часами кружил по нескольким комнатам, куда ему было позволено заходить, светлым, пугающе огромным и носившим яркие приметы чужой жизни. Номер Кендалла в «Карлайле», пусть и весьма обжитой, всё равно не был в полном смысле этого слова домом, здесь же всё было иначе. На стенах висели картины, выбивавшиеся из остальной обстановки, так что было понятно, что они оказались тут не потому, что так решил дизайнер, а потому, что Дэйву Кендаллу было приятно видеть их именно здесь. Книги, в основном старые, ещё довоенные, были разбросаны по комнатам и, судя по всему, прислуге было сказано не убирать их на место, а оставлять там, где положил хозяин. Стол в гостиной был чуть не полностью уставлен фотографиями членов семьи Кендалл — снимков было не менее двадцати. Некоторые были сделаны ещё до войны, и омеги на них смело улыбались в объектив и носили одежду, которая почти ничем не отличалась от той, что надевали беты, может быть, была чуть более яркой.