Что же изменилось? Можно, конечно, сказать, что за эти годы мы освоили Павича и немного привыкли к взорванному им литературному ландшафту. Но ведь даже тот, кто открывает его книги впервые, уже, в общем-то, подготовлен к их чтению. Разгадка — в интернете.
Когда Павич придумывал «Хазарский словарь», у него не было даже компьютера. Он писал книгу на карточках, раскладывая их на кровати. Однако именно его проза проложила путь к новому чтению. Оно стало результатом «огугливания» (выражение Владимира Гандельсмана) наших мозгов. В оцифрованной вселенной книги теряют переплет, а с ним — и зависимость от порядка, продиктованного писателем. Сегодня читатель легко перескакивает с пятого на десятое, углубляясь в попутное или постороннее: то расширяя знание об упомянутом предмете, то вообще меняя тему. Сами того не заметив, мы уже привыкли к тому, что на экране текст постоянно ветвится. Когда-то прочитанными страницами мерили время, но для компьютерного чтения это невозможно, потому что оно разворачивается в сугубо индивидуальном ритме, который определяется любознательностью или терпением читателя.
Для выросшего с интернетом поколения линейное чтение требует таких же усилий, как для предыдущей генерации — чтение нелинейное. Успешно освоив новые правила, авторы нынешних бестселлеров склеивают книги из начиненных фактами фрагментов, каждый — размером в один экран. Именно так, соединяя детектив с «Википедией», пишет Дэн Браун. Но в этом нет вины Милорада Павича. Он готовил нас к вершинам, а не к болотам компьютерного века.
Павич начал со словаря, потому что тот подразумевает содружество авторского вымысла с реальностью языка. Этим словарь отличается от других объезженных Павичем форм. Кроссворд — свободная игра его сочинителя, гороскоп — вымысел астролога, таро — гадателя, но словарь заперт в независимом от автора алфавите. Правда, не в одном, а — в трех: арабском, еврейском и греческом. (Надо сказать, что землякам Павича легче других удается справиться с тремя азбуками, потому что сербы пользуются двумя — кириллицей и латиницей. Моя первая книга в Белграде так и вышла на обеих — про Америку латинским буквами, про Россию — славянскими, и никого, кроме меня, это не смутило.)
В «Хазарском словаре» игра с алфавитами — не только композиционный прием, но и философская задача. «В силу того, — пишет Павич в предисловии, — что в разных азбуках буквы располагаются в разной последовательности, книги листаются в разных направлениях». Поэтому главный труд автор перекладывает на читателя: «Кто сумеет в правильном порядке прочесть все части книги, сможет заново воссоздать мир». И это значит, что кардинальный вопрос — все тот же: как читать Павича?
Британский биограф Литтон Стрэчи говорил, что мы никогда не напишем историю Викторианской эпохи, ибо знаем о ней слишком много. Чтобы вместить в один опус чужую жизнь, время должно ее обрезать и укротить, сделав доступной обозрению. Мы можем прочесть все, что осталось от греков и римлян, и поэтому они существуют в нашем воображении цельным феноменом.
Стремясь внушить нам подобную иллюзию, Павич создает своих хазар, перечисляя все, что о них якобы известно. При этом педантичная форма лексикона оказалась очень удобной для бесконечных отклонений от сути дела. Этим хазарская «историография» Павича напоминает самую первую «Историю». Хазары, как скифы у Геродота, — полулегендарное племя, к которому легко прилипает любая экзотическая подробность, включая достоверную. Из-за этого Геродоту не верили еще в древности. Так, его репутации повредили описанные им «растущие на деревьях ягоды», пока уже в наше время не выяснилось, что речь шла о неизвестных грекам вишнях. Павич использует сходный прием, рассказывая псевдонебылицы о хазарах. Так, в одной «словарной» статье упоминается река, текущая «в двух разных направлениях: с запада на восток и с востока на запад». Но и в настоящей, а не в вымышленной географии есть такая река. Это — Гудзон, чье течение вблизи устья определяют приливы. Один из возможных переводов слова «Манхэттен» — «река, текущая в обе стороны».
Соединив эрудицию академика с воображением поэта, Павич составил историю племени, столь загадочную, чтобы возбудить наше любопытство, но достаточно темную, чтобы удовлетворить его сполна. Темноту книги объясняет ее автопортрет: притча о бездонном горшке. Зная секрет применения такого горшка, учитель отказывается открыть тайну ученику, ибо в ней, тайне, и содержится весь смысл существования горшка — даже тогда, когда мудрец его разбивает.
От хазар, как и от этого горшка, остались черепки и тайна бездонности их истории. Она уходит за пределы знания во вневременную глубину мифа. Хазары — племя универсальных предков, жившее, как легендарные предки всех народов, в особом — чудотворном — времени. У Павича оно способно заражать собой нашу, вполне историческую реальность. Поэтому каждый, кто занимается хазарами, включая настоящих, а не придуманных персонажей, вроде святых Кирилла и Мефодия, вываливается из правдоподобных обстоятельств в альтернативную жизнь «Словаря».