Когда мне было семь,
Я шептал в пряжку ремня —
Секретную рацию:
«Звездолет Дракон-4 вызывает Базу,
Звездолет Дракон-4 вызывает Базу…»
И помню свой шквал восторга,
Когда голос на другом конце
Ответил мне зычно и внятно:
«Есть контакт, капитан Джимми, есть контакт…»
1990
«Вернитесь на Базу, капитан Джимми.
Как слышите?
Вы уходите с радаров.
Вернитесь, капитан Джимми!
Вернитесь на Базу!
Ох, капитан Джимми,
Ну вы и бестолочь».
Молитвенные кости
Перевод Шаши Мартыновой
Кость — всего лишь звук, который получается в горле,
форма дыхания, слово,
покуда не потрогаешь
гладкую махину черепа дикого кабана
или не покачаешь пеликанью
почти невесомую кость крыла
на ладони.
Кровь и корни,
что привязывают нас к месту, —
это все романтика,
великая абстракция,
пока не вынешь у оленя дрожащее сердце
и не зажаришь его на завтрак.
Пока не соберешь лисичек
или не пожуешь молодой моркови,
прореживая грядки.
Мы убиваем, чтобы напитаться
светом, высвобожденным смертью,
и знаем лишь, что в нас входит
через эти призрачные мембраны,
какие зовем нашими телами, — вихри
ветра, дождя, соли и света.
Мой ум был лишь представленьем самого себя,
пока не нашел я череп нашего мула, Рыжего,
у обернутого в папоротники родника
в зарослях камнеплодника,
где Рыжий упал или прилег умереть
почти два года назад.
Неостановимый бег родниковой воды
обнажил его череп до ослепительной белизны,
поразительной среди всей этой зелени,
прозрачная вода бурлит в мозговой полости,
выплескиваясь из ноздрей и глазниц.
За извилистым протоком ниже по оврагу
родниковые воды соединяются с Уитфилдом,
рукавом Гуалалы,
а потом — с главным руслом в конце гряды
и наконец впадают в Тихий океан.
Пускай пройдут тысячелетия дождей,
пока изотрутся наши кости,
века неспешного, упоительного освобожденья.
Волшебство и красота
Перевод Шаши Мартыновой
Человеку удавалось проявить свою волю, а иногда и навязать ее природе, но обеспечить удачную охоту — никак. Добыча, казалось, зависела не от усилий, не от сноровки, а от законов какого-то иного мира, от которого человек был отлучен, как минимум во время работы, пока его пропитывали понятия и ритмы логической действенности.
Наскальные картины Ласко
красивы без нужды,
хотя, быть может, по велению волшебства
красота становится необходимостью.
Но коли волшебство — в самом действе,
в отчуждении мига,
нам пристало вообразить охотников,
что поднялись на рассвете
и отправились под землю.
Каждый несет в каменном сосуде
одну краску, дар солнца,
вытяжку из корня или ягоды.
Быть может, они постились, и блюли молчание,
и сидели нагие под звездами;
а теперь, со снами во главе,
вероятно, с молитвой, что укрепляет сердца, на устах,
идут они вглубь пещеры
и собираются в сверкающей факельным светом галерее,
и там каждый по очереди будет возвышен,
вознесен, дабы умилостивить
силу и грацию будущей добычи,
прикоснуться к страху, к голоду, к сердцу,
познать, когда рука не дрогнет
при взмахе бизоньего рога,
что для волшебства ничего не требуется,
оно — как камень,
а красота,
призванная из наших тел,
остается у нас в костях.
Дневная луна
Перевод Шаши Мартыновой
Моррису Грейвзу
Именно это гольян,
Зажатый в мягком клюве,
Бормочет Птице-Духу в клобуке,
Что несет его из потока в поток;
Это напевает дороге кожа ботинка;
Спящие шепчут своим сновиденьям;
Это водоросль выдыхает волнам,
Семя — ветру, слово — дыханью;
Это вепрь, что похищен Вишну
На излете каждого выдоха,
Как уголь, чтоб вновь распалить этот сад лихорадок,
Говорит с таким нежным, усталым изумленьем: