Заявление на работу
Перевод Шаши Мартыновой
Хочу лежать на открытом склоне холма
и чувствовать, как все
устремляется к свету.
Не хочу думать, судить, решать.
Зима была тяжкая.
В ноябре помер отец Вики.
А месяц спустя я нашел
брата — он умер
у себя в кламатской хижине.
Потом месяц дождей,
потопов, селей.
В саду, побитом морозами,
на пугале сидят вороны.
Хочу рухнуть в траву на холме,
и пусть все забродит от тепла.
Отдаться цветению без остатка.
Зарыться лицом в гущу маков;
обратить лицо к небу.
Если надо работать, пусть дело
будет по моим чахлым силам,
пусть будет подстать моим устремленьям
чуять, как корни зарываются вглубь,
покуда я представляю себе
новые краски цветка.
Устье реки
Перевод Шаши Мартыновой
Закрыв глаза, чтоб заострились ощущенья,
она касается щеки теплым камнем.
Его это сражает совершенно —
мужчина с меньшим опытом лишился бы чувств,
а ему почти 50, и он лишь чуть пошатнулся,
стон задавило до хныка,
он смятен желаньем,
но ясности хватает признать
в себе полную растерянность чувств
к этой молодой женщине
и что же ему делать — и надо ли вообще.
Побужденья редки непорочные,
но он даже не знает точно,
чем именно хочет быть:
камнем, его теплом, ее щекой,
рекой, океаном или солнцем внутри
той луны, что горит внутри нее, —
всем, ничем или неким сложным сочетанием возможностей,
про которое он знает довольно, чтобы знать, — ускользает.
Но знает, превыше всякого знания,
что вздутый от дождя поток, могучий и неспешный,
движется именно так, как стоит к ней прикасаться,
и ему хочется раскрыть объятия и коснуться ее вот так же,
на плавкой грани между плесом и стремниной,
бурливой каймой, глубокими перекатами,
будто Моцарт прядет млечно-изумрудный шелк,
уловить, обернуть в текучий покой
влажного витка, хромовой искры.
Предварительные и последующие небеса
Перевод Шаши Мартыновой
В самый настоящий миг ночи —
он невоспроизводим, утерян —
свету звезд у нас на лицах
было миллион световых лет.
Я менялся.
Ты тоже.
А свет все летел.
Меняемся без выбора,
несвободные от вселенной,
как сходные явления
ее нескончаемой природы,
а также ее сиюсекундные перемещенья,
каждый вздох и удар сердца подчиняются
абсолютно относительной
пространственно-временной полноте
возможностей, заблуждений и рождений,
порядкам и беспорядкам,
свойствам, принципам и таинственным силам —
некоторые неумолимы, как притяжение,
некоторые случайны, как ящерка в супе.
Ты меняешь.
Я тоже.
Я пытался записать историю мгновенья,
чтоб уловить точно,
где именно стало оно песней,
слилось с солнечным светом, что лепит реку,
со светом звезд у нас на лицах,
с огнем под булькающим супом.
Ты нырнула с другого берега
и поплыла ко мне с луной в гортани,
тело скользит под водой,
как тень птицы.
Твоя переправа изменила течение,
река изменилась,
изменив нас с тобой.
Все, что мы знаем, прежним не остается.
Оно рассеивается, как звездный свет в уме;
выцветает в будущем, которое создало:
ничто не утеряно, ничто не обретено, просто длится,
как изменчивое состояние смертной благодати.
Осененная звездами песнь возникла по-над рекой,
летела с тобой в летних сумерках,
босоногая, обласканная остывающим песком,
и ждала, когда в мире проявятся звезды,
а медленная зеленая река собирала наши тени,
покуда мы пели во весь голос,
до мурашек,
и я стал тем, чем ты стала.
Не навсегда, наверное,
но наверняка.
Старая поросль
Перевод Максима Немцова
Мою каталку ввозят в колоноскопическую процедурную