Но знать все па танца —
не значит танцевать,
где затеряться в музыке означает
чувствовать свои стопы на земле,
а тело — в пейзаже,
который скрепляет кино с самим мгновеньем,
переходом по Мосту Снов
через реальный рев и вихрь неназываемой реки,
чьи воды везде, на чем начертано.
Не важно, Джек, что тебе насрать
на то, что этот танец значит,
и даже на то, слышишь ли ты музыку
или видишь экран.
От света, звука, действия никуда не денешься:
они такой же факт, как фотоны или цепочки аминокислот,
они реальны, как волна или камень, ветер, пшеница.
Мы живем в музыке и свете,
танцуем, даже когда сидим недвижно,
еще одна дрожь скатилась с кожи барабана,
еще один виток в завихренье.
Ну и ныряй, понимая,
что живешь ты жизнью,
живешь в волне, в свете,
и на самом деле надо тебе одно —
делать то, во что веришь.
Часть третья: СИМВОЛ ХЕРИ
Нужда в тайне больше нужды в ответе.
Я верую в алых архангелов,
низвергнутых из звезднорожденных преисподних,
что сливаются воедино в рушащемся пространстве:
верую в их световые мечи.
Верую в ураган, сорвавший
верхушку сука сахарной сосны
и сдувший ее на восемьдесят ярдов в пруд.
Верую в четырехлетку, что яростно крутит педали
трехколесного велика,
в одиннадцатилетнюю гонщицу между бочками,
хвост волос по ветру,
пыль мгновений, продуваемую сквозь наши тела,
синкопы кровотока и дыханья.
Верую во всё и ничего сразу,
жизнь ревет через нас,
как вода каскадом с каменных столбов
в бездонное высокогорное озеро.
Верую в рассказы
о тех, кто танцевал на крыше забвенья,
кто обмазывал себе тела
пеплом и цветками абрикоса
и отправлялся грезить среди волн,
о тех, кто смеется, кто вопит, кто никогда не говорит, —
я верю вам.
Верую в силу, смысл и абсолютную цель
стада косаток, что насмерть
таранят годовалого серого
кита в Чукотском море.
Верую в птенца скопы, размолотого челюстями росомахи,
в материнские когти, дерущие ее тело,
в кровь росомахи, что струится по выбеленному
солнцем суку,
в яйцо и пустое гнездо.
Верую в оленя с позвоночником, перебитым выстрелом,
— он блеет, как ягненок;
в пронзительный, бешеный смертный крик юной енотихи,
когда собаки навалились на нее стаей и дерут в куски
на блескучих от инея берегах Секвойного ручья;
в жуткий, чуть ли не электронный визг серой белки —
будто каменный блинчик скользом по замерзшему пруду, —
пока я уношу ее изломанное тельце с дороги.
Верую в приглушенный грохот охотничьего
ружья.410 калибра
после того, как Билли Ридер затаил дыханье,
кажется, навеки,
а потом с донельзя отверженным воплем
нажал на спуск и разнес себе большой палец на ноге,
чтоб не послали во Вьетнам.
Верую во вздохи старухи, которой снится,
что ветер несет ее по небу.
Верую во всякий листик черники,
всякую ольху, сову, летящего журавля, жабу,
всякий хром радужной форели, что поблескивает
выше по реке,
всякую сережку на дереве и яблоко,
всякую песню, стих и вздох.
Верую в слиянье воспоминания и сновидения,
в каждое мокрое поле, каждое вертлявое семя.
Верую в молекулу из твоего мозгового ствола —
ее отыщут через тысячу лет
в сухом ребрышке древесной крысы
в совином катышке
под дугласовой пихтой, где ты со своей милой
займешься любовью в походе по Затерянному Берегу
еще через дюжину летних лет.