Женщина
Мордобой был парень толстый, медлительный, молчаливый. Ходил переваливаясь, широкий в плечах, сильный; удар его был страшен. Рыбешка — высокий, веснушчатый, с выцветшими светлыми волосами, длинные его руки болтались на ходу. Глаза у Рыбешки большие, широко расставленные. Может быть, за это и прозвали его Рыбешкой, крупная голова и вытаращенные, ничего не выражающие глаза напоминали речную рыбку или даже головастика. Ну а Колдунчик был маленький, хрупкий, личико худенькое, нос торчком, на голове — целая шапка спутанных красновато-коричневых жестких волос.
И еще был Сандокан. Сандокан — мой друг. Худой, но весь сплетенный из мускулов. Ловчее и проворнее всех взбирался он на деревья. Чище всех выполнял упражнения на кольцах и параллельных брусьях. Знал все удары, все запрещенные приемы, неизменно побеждал в драке. И конечно, Сандокан замечательно стрелял из рогатки. С тридцати метров попадал он в щурка на вершине американской сливы или в скворца, бродившего по лугу. Натягивал до предела резинку так, что она становилась совсем тонкой, в одной руке держал рогатку, другой придерживал камешек, завернутый в кусочек кожи. Щелчок, жужжанье камня, и мертвая птица комком взъерошенных перьев лежит на земле. Мы прозвали его Сандоканом, потому что, на наш взгляд, он был подобен героям — пиратам и охотникам за черепами с островов Зондского пролива, об их увлекательных приключениях мы часами, очарованные, читали вслух мягкими теплыми вечерами.
Были и еще мальчишки, но не стоит перечислять их. Всего пятнадцать или двадцать человек; мы носились по заднему двору, по внутренним дворикам, по галереям старого полу развалившегося дома, где помещалась муниципальная школа нашего городка.
И был учитель, бакалавр Гонсалес. Большей частью он сидел у окошка, глядел сквозь решетчатые ставни на улицу или читал маленькие желтые книжечки, а мы в это время гоняли с гиканьем по всему запертому дому.
Время от времени бакалавр сзывал нас в класс, сажал за парты и разбирал на доске предложение вроде: «Сосна и ель изобилуют в северных странах». Во дворе школы мы не видели ни сосен, ни елей, только американские кедры, гуаябы и гуиро. И что представляют собой северные страны, мы тоже не знали. Может быть, в тех странах вовсе нет солнца или светит оно там совсем по-другому.
Урок всегда бывал коротким, бакалавр возвращался к окну и к своей книжке, а мы снова принимались носиться как угорелые или играли в прятки, забираясь в совершенно немыслимые места, в заброшенный очаг старой кухни или за бочку для дождевой воды на крыше. С крыши видны были немощеная улица позади дома и белая каменная ограда с обшарпанной зеленой калиткой, что вела в сад, где росла мушмула. Закрытое со всех сторон пространство с насаженными деревьями, полное тени, влаги и тишины. Через сад шел выложенный кирпичом канал, журчала вода.
Взбираясь на крышу, я изо всех сил старался не поддаваться страху. Мне было тогда тринадцать лет, я слышал не раз, что в этом зловещем возрасте с человеком случаются всякие беды, можно даже умереть. И мне казалось, что я обязательно поскользнусь на крыше, на старых, хрупких, поросших мхом черепицах, полечу вниз и разобьюсь насмерть. Но из сада доносился тоненький голос:
— Идите сюда, будем играть. Я принесла коврижку медовую.
Это была сестра Колдунчика.
Сестра Колдунчика длинная, как ящерица, тощая, костлявая. Она носила туфли без каблуков и бегала быстрее любого из нас. Ходила всегда в блузке с закрытым стоячим воротом, в клетчатой юбке, которая была ей длинна, черные ее волосы были заплетены в две косы с розовыми лентами. Голос у нее был тоненький, жесты повелительные.
— Сейчас идем, Тана, — ответил я. Все мы звали ее почему-то Таной. — Тана ждет нас в саду, у нее коврижка, — крикнул я ребятам.
Через некоторое время, перебежав заднюю улицу, мы все оказались возле Таны под деревьями. Мордобой, Колдунчик, Рыбешка, Сандокан и я.
Тана разломила жесткую коврижку на равные куски, раздала. Никому и в голову не пришло сказать спасибо.
— А теперь давайте играть в разбойников и полицейского. Только скорей, я тороплюсь.
Она командовала, и всем это нравилось. Бросили жребий, мне выпало быть полицейским. Я повернулся лицом к стене и принялся громко считать до тридцати, остальные разбежались и попрятались за стволы. Повернувшись, я не увидел никого, все словно бы испарились. Самым толстым и медлительным был Мордобой. Его легче поймать. Из-за старого ящика виднелось его плечо. Я кинулся к Мордобою; поняв, что обнаружен, он выскочил из своего укрытия и побежал петляя, хватаясь за стволы. Пока я его преследовал, появились остальные, они подбегали ко мне, не слишком, правда, близко, старались отвлечь меня от Мордобоя. Но я знал, что его поймать легче, и не оставлял преследования. Руки мои горели от жесткой коры стволов. Лицо пылало, я с трудом переводил дыхание. Кровь волнами вздымалась и опускалась, билась в моем горячем теле. Смелее всех подскакивала ко мне Тана: «Что ж ты меня не ловишь?» Но я не обращал на нее внимания, я знал, что поймать ее почти невозможно. Наконец мне удалось загнать Мордобоя в угол. Я три раза ударил его по спине: