План мой чрезвычайно мне нравился, и я преисполнился бодрости и веры в себя. Наконец-то я стану хозяином положения и смогу поступать так, как сам сочту уместным. Никто не сможет упрекнуть меня в чем бы то ни было. Ни Королевский Кондор, когда кончит свои пируэты на канате, ни полковник Самудио, когда получит на постоялом дворе свои деньги и своего коня. К тому же я никогда больше с ним не встречусь, никогда в жизни не увижу усов, торчащих как у дьявола из феерии, и высоких блестящих сапог. Совесть меня не мучила, ведь я поступал так, лишь защищая себя. Принявши это решение, я почувствовал такую бодрость и такое удовлетворение, каких не испытывал с того самого дня, когда ринулся очертя голову в бесконечную военную авантюру.
Я снова пришел к загону, отогнал любопытных и уселся возле двери на обитом кожей стуле. Народ постепенно прибывал. Некоторые принесли с собою стулья, желая устроиться поудобнее, большинство же осталось стоять. Каждый входящий клал мне в руку монету. Тут были и почерневшие медные сентаво, и серебряные монеты с полустертым изображением и зазубренными краями; последние, впрочем, попадались редко. Испанские и мексиканские реалы, французские серебряные монеты и шиллинги с Антильских островов встречались мне и прежде; но некоторые монеты я видел впервые: с изображениями бородатых королей, без цифр и с надписями на непонятном языке. В один карман я клал сентаво, в другой серебро и мысленно подсчитывал выручку. Три песо, два реала, четырнадцать человек; пять песо, три реала, двадцать три человека; семь песо. Толпа в загоне шумела.
В моих набитых карманах набралось уже больше двадцати песо, когда в сопровождении множества поклонников появился Королевский Кондор. Он по-прежнему щеголял в сапогах со шпорами. Подойдя ко мне, он осведомился, какова выручка. Она показалась ему недостаточной, и он сказал, что следует подождать, пока соберется побольше публики. Затем он приказал музыкантам играть, а мне — известить его, когда сбор достигнет сорока песо.
Музыканты принялись играть пронзительно и не в лад. К гитаристу и маракеро присоединился мальчик с барабаном, и все трое без передышки повторяли все одну и ту же народную мелодию. Зрители прибывали. Местные жители явились принарядившись; крестьяне стояли тесною группою. Загон все более заполнялся людьми и шумом. Несколько пьяных громко требовали начала представления.
Принимая деньги, я с любопытством глядел на зрителей. Одни пришли из хижин, разбросанных далеко в горах, другие жили здесь, в городке, но на всех лицах, прежде сонных и равнодушных, видел я одну и ту же детскую радость в ожидании чуда. Простодушные люди счастливы были увидеть то, чего никогда не видали и, может быть, никогда больше не увидят, нечто далекое от их повседневных забот, от работы в поле, от проповедей священника, далекое от войн, что будто волны набегали на их края и безвозвратно уносили их близких. Они ждали прекрасного, ждали чуда и за то жертвовали жалкими своими сбережениями; я принимал из их рук нагретые монеты и рассовывал по карманам. Если полковник обманывает этих людей, страшно подумать, в какую ярость они впадут, разочаровавшись в своих ожиданиях и увидевши вместо чуда всего лишь натянутую меж двух столбов веревку.
Но вот снова послышались крики и аплодисменты. Взгромоздившись на стул, я увидел посреди пустого пространства Королевского Кондора, который раскланивался перед публикой. Затем одним прыжком он вскочил на стол, а оттуда — на натянутый канат. Шест вертелся в его руках, будто крыло ветряной мельницы; воцарилась напряженная тишина. Казалось, еще миг, и канатоходец упадет, но он выпрямился и медленно заскользил по канату в своих блестящих сапогах.
Я вздохнул с облегчением и спрыгнул со стула. Теперь я больше не боялся, что этот дьявол в человеческом образе погубит представление; в карманах у меня было немногим больше сорока песо. Настало время привести в исполнение мой план. Не теряя ни минуты, я вышел на пустынную площадь и направился к постоялому двору. Я собирался заплатить свою долю, остальные деньги оставить хозяйке для полковника, оседлать своего мула и тронуться в путь. Я думал, что судьба моя ненадолго переплелась с судьбою полковника Самудио и что отныне наши дороги разойдутся навсегда. Больше нам не суждено встретиться ни в городе, ни на горной тропе, оба мы затеряемся на просторах нашей бескрайней, безлюдной страны. Быть может, он станет рассказывать обо мне, что ж, пусть. Он не смеет осуждать мой поступок, ведь я поступил всего лишь благоразумно. И если он назовет меня неблагодарным, если скажет, будто я обманул и ограбил его, то скажет неправду; да и не все ли равно, ведь те, кому он это скажет, никогда не знали меня и не узнают. К тому же я возьму себе из выручки только малую толику, которую можно по всей справедливости считать моей долей. Ведь и мне причитается какое-то вознаграждение…