− Как не покажется странным любви, − попробовал объясниться унгриец и увести фрей с опасной тропы личностных привязанностей. Он согласен быть наставником, учителем, вдохновителем, но не объектом вожделений. − Есть два чувства, которым любые преграды нипочем. Любовь и ненависть. Вот на них и следует опираться в своих делах.
− Совместить несовместимое?
− Мы из этого по большей части и состоим. Из несовместимого и противоречивого. Видеть, вычленять что-то ошибочно. Это как с монетой. У нее две стороны, но монета-то одна!
Арлем мелко кивала, соглашаясь с ним, окончательно приходя к какому-то важному для себя выводу. Не удивительно, ей столько наговорили! Она столько услышала!
− Ты странный Колин аф Поллак.
− Да-да! Иголками забавляюсь. Инквизитор! — подбросил он ей идейку. Ухватит? Нет? Он не отчаялся. Не один посев не дает всходы сразу.
Время душевных и доверительных бесед еще не пришло. Фрей обнадежилась, когда-нибудь оно непременно наступит, и Поллак откроет ей старательно скрываемое. Колин рассчитывал до душещипательных откровений не доводить. А если такое, счастьеˮ грянет, это будет первый шаг к краху их отношениях и соответственно Крайда ему не видать.
В ближайшем будущем можно плутать столь же отчаянно, как и в недавнем прошлом. А пока достаточно посидеть в тепле, послушать писклявую виолу, почти дремать, под баюканье незамысловатой мелодии.
Перепоручив фрей заждавшейся служанке, Колин быстро, а затем убавив шаг, направился к каналу. Свернул в одну из улочек, в другую. После долгих и умных бесед всегда хотелось действовать. Без оглядки.
ˮС этим надо что-то делать,ˮ − ощущал Колин небывалое вдохновение, оторвать кому-нибудь голову.
Трое утюжили одного. Душевно утюжили. Унгриец влетел в потасовку не раздумывая. Хрястнул в зубы первого подвернувшегося. Тот дернул головой, шарахнулся спиной о забор и сполз, зацепившись воротником за острый верх штакетника. Моргал глазами и пытался сообразить, отчего вертится мир. Сглотнул кровь с куском языка. И только потом ощутил обжигающую боль во рту.
Колин уклонился от плюхи в ухо. Хорошей такая плюхи, тяжелой и резкой. Ответил тем же, свалив нападавшего в грязный снег.
− Ах, ты ж! — переключился с жертвы на её спасителя последний боец.
Унгриец засветил мужику между глаз. Тот шмякнулся на задницу, попробовал подняться. Не стоило и дергаться. Добили. Приложив по ребрам. Дух выбили, что из подушки пыль.
− Спасибо, саин, − благодарно пыхтел избиваемый.
− Пожалуйста, − ответил Колин и врезал бедолаге в челюсть.
Зрители еще не успели собраться, а унгриец нашагивал в двух кварталах от места потасовки, пребывая на взводе. Куда девать неизрасходованную до конца энергию? На кого выплеснуть? Объект имелся. И он отправился к камер-юнгфер.
С Лисэль сладилось не так скоро, но намного приятней, чем в драке. На много. Схватка потребовала небывалой самоотдачи. С женщиной нельзя быть жадным. Она сразу все поймет. Колин не жадничал.
− Ты меня бросишь, − притихла Лисэль на груди унгрийца.
Тысячелетия жизни бок-о-бок с мужчинами научили женскую породу распознавать подобные вещи.
ˮА нас, почему не научили? Бездари?ˮ — высказана обоснованная претензия.
− Не ждать же, когда ты меня бросишь, −лукаво смотрел Колин глаза в глаза.
− Я не смогу, − призналась Лисэль и сильней прижалась к любовнику, ощущая каждой своей клеточкой его сильное тело. Желая стать ближе и, отчаиваясь раствориться в нем без остатка.
− Это любовь, − расшифровал Колин стук женского неспокойного сердца.
− А если да?
− Тогда ей надо придумать испытание.
− Придумай, − готова Лисэль принять и плаху и вознесение.
− Поцелуй меня.
Любовница немедля выполнила просьбу. Передать не страсть, но нежность. Не стяжать, но истраться до последней искры.
− И я так могу, − опять рассмеялся Колин. От ответного поцелую у Лисэль мурашки по коже.
− Испытание пройдено?
− Еще нет. Мне нужен Королевский Картулярий, − серьезно произнес унгриец.
Камер-юнгфер не двигалась, словно выжидала ехидного смешка. Не последовало. Она отстранилась, с тревогой взглянула Колину в лицо.
ˮНу и как там поживает наша любовь?ˮ
Одно из дурацких заблуждений, что-то увидеть в чужом взгляде. Прочитать лучше, чем с листа. Многих (женщинам удается особенно, но не откажешь и некоторым индивидуумам мужчинам) выручает знание человеческой натуры. Угадывают, вводя в обман себя и других.
− Невозможно.
− Я же говорил, испытание. Не спину почесать.
− ЭТО НЕВОЗМОЖНО, − повторила Лисэль.
− Мне обратиться к кому-то еще? — спросил Колин, щипля любовницу за щеку.
− Зачем тебе картулярий?
− Да или нет?
Последнее время она ждала его. Ждала каждую минуту. Ждала, ясно осознавая, он может не прийти, пропустить встречу. А однажды не придет совсем. Тому будет сколько угодно причин. Десять, двадцать, сотня. Но что ей в них? Он не придет. И вопрос лишь отсрочить его исчезновение из её жизни. На сколько, неважно. На день, на два, на три. До следующего раза, когда закончатся уловки удерживать рядом.
− Это невозможно.
− Ты убеждаешь себя или отговариваешь меня?
− Колин то, что просишь…
− Я ничего не прошу. Это испытание. Сама согласилась. Но если отказываешься. Нет, значит, нет.
− Он храниться….
Колин прервал её поцелуем.
− Я не принуждаю.
Подло и сладко. Подло — ей потом мучиться, терзаться упреками, все сложилось бы иначе, согласись она достать фолиант. Сладко — выиграть еще время оставаться с ним. Она приняла и то и другое.
− И ты меня бросишь.
− Подумаю. Я же еще не приглашен к Бюккюс официально. И у Юдо не побывал. Не подобрал никого. Пока довольствуюсь хитрой и рыжей.
− Рыжей! — возмутилась Лисэль, прогоняя страх и тревогу. Не до них, не сейчас. Потом.
− Я не жалуюсь на зрение. Рыжая! Показать где?
Его поцелуи толкают к пропасти. В омут неутолимых желаний. И она не противится ему. Она готова подчиниться.
− Так что? — дышит Колин в самое ушко, покусывая мочку.
Выбор прямо сейчас. Лисэль гонит сторонние мысли. Она сдалась. Не смогла отказать. Не теперь, позже, когда чувства пресытятся, исчезнет новизна, придет понимания. Не в этот день и эту минуту.
− Твои шрамы на щеке. Они выглядят лучше.
− Обычно. Как и всегда.
− Нет же! Чем ты их мажешь?
Женщины любят чужие секреты. Всамделишные и выдуманные. Быть посвященными в них, часть смысла их жизни.
− Кошачий жир. Только никому. Засмеют, − шепчет он ей доверительно-доверительно.
Унгриец верно рассчитал время. Их страсть на самом пике. И сейчас можно получить все и душу, и тело, и к ним прилагающееся.
ˮПодонки принуждают, благородные используют,ˮ − гоготал тринитарий, рассказывая, как добился не руки и сердца, а пиз*ы и жопы эсм Тиураны, аббатисы из Трайкато. Чем он лучше Эйгера?
− Все мужики мерзавцы, − дышала Лисэль, отходя от любовных безумств.
− Не напоминай. Все до единого. Мне порой стыдно за себя.
− Только не ты.
− Почему?
− Я люблю тебя.
− Вот поэтому и прошу. Не могу же я обратиться к Гё. Ведьма затащит меня в постель. Или подсунет свою Кэйталин.
− Я тебе обращусь! — притворилась обиженной Лисэль, хотя ей действительно обидно сознавать, так и произойдет. И инициатором будет он!
− Я очень верный.
− Знаю, я твою верность.
− Облыжно и бездоказательно!
− Сати. Такое доказательство годится?
− Когда это было! — перевернул Колин Лисэль под себя.
− Ты мерзавец…. Мерзавец…. Мой мерзавец…. Мой любимый мерзавец…. Самый любимый….
Последовало много милых дурацких слов и словечек. Доверительных, признательных и интимных. И очень важных. Важных для нее. Унгрийцу важно совершенно иное. Картулярий. Иллюстрированная опись королевской сокровищницы. Самой древней её части. Начала Великого Эглер-хошксара.
Любовь любовью, а каштаны каштанами. Время их добывать….