— Своднических? — поднял бровь Драко.
— О да. Блэйз воображает, что я влюблена в тебя, и всеми силами пытается свести меня с тобой.
— А ты нет?
— Прости, Малфой, — Сольвейг чуть скривила губы — это, очевидно, означало улыбку.
— Драко, — Блэйз как будто и не слышала их короткого диалога, — а ты заметил, как Солли идет ее новая прическа?
— Не смей звать меня Солли! — возмутилась Паркер. Драко посмотрел на ее голову.
— О… Ты подстриглась…
— Брось, Малфой, можно подумать, ты помнишь, какая у меня была прическа. Все, Блэйз, — Сольвейг повернулась к подруге, — почти полдень, и я не хочу изображать из себя жареного цыпленка. А мы еще половины покупок не сделали. Пошли.
— Так я возьму это платье?
— Только через мой труп!
— Думаешь, меня это остановит?
Дверной колокольчик мелодично тренькнул, приветствуя новую партию посетителей. Сольвейг и Блэйз все еще продолжали свою шутливую перебранку, но Драко их уже не слышал. Его сердце бешено ударилось о ребра, в уши хлынуло море, и несколько мгновений он не мог вздохнуть. Знакомая всепоглощающая радость охватила его, когда он увидел того, кто только что вошел в магазин мадам Малкин в сопровождении своей неизменной свиты: грязнокровки Грейнджер и нищеброда Уизли.
Гарри Поттер.
Троица застыла на месте, увидев Драко. Несколько секунд он наслаждался эффектом. Он увидел, как напряглось лицо Поттера, как Уизли сжал кулаки, как Грейнджер положила ладони друзьям на плечи.
— Зайдем попозже, — услышал он ее негромкий голос.
— Еще чего! — Уизли стряхнул ее руку и пошел к прилавку, не преминув по пути задеть плечом Драко.
— Смотри, куда идешь, Уизли, — тихо, но ядовито произнес Драко.
— Ох, прости, я тебя не заметил, — судя по голосу, Уизли явно был не прочь нарваться на драку. — Наверное, потому что тебя не обрамляют твои милые маленькие друзья.
У Драко было, что ответить Уизли. Но неожиданно он осознал, что смотрит на рыжего нищеброда снизу вверх, что Уизли вымахал в росте, раздался в плечах и что кулаки у него весьма не маленьких размеров.
Что телохранитель Поттера выглядит куда внушительнее, чем его, Малфоя, телохранители, даже если их слепить вместе. Драко невольно отступил на шаг. Победная усмешка скривила губы Уизли.
— Струсил, Малфой?
— Рон, прекрати, — раздался из-за спины Уизли голос Поттера.
— Убери своего цепного пса, Поттер, это может плохо кончиться для его нищей семейки, — злясь на собственную слабость, прошипел Драко.
— Придержи свой грязный язык, как бы это не кончилось плохо для твоей смазливой мордашки, — Гарри отстранил Рона и теперь стоял напротив Драко — глаза горят гневом, губы сжаты.
— О, благодарю, Поттер, — усмехнулся Драко. — Я не знал, что ты ценитель мужской красоты.
— Не припомню, чтоб я что-то сказал про красоту.
— Это неудивительно, Поттер. Что может знать о красоте тот, у кого лоб разбит на две половинки уродливым шрамом.
— Ты знаешь, кто наградил меня этим шрамом, Малфой, — сквозь зубы бросил Поттер. — А я знаю, кому ты лижешь руки… или что ты там ему лижешь… раб Вольдеморта!
— Придержи язык, Поттер! — имя Темного Лорда отозвалось глухой ноющей болью в левом предплечье, и Драко почувствовал, что теряет над собой контроль.
— А что? Боишься имени своего господина, раб Вольдеморта?
— Ты ответишь мне за это, Поттер! — бешенство захлестнула Драко, и вместе с ним — ликование: да, вот оно, вот момент его счастья — злиться на Поттера, ненавидеть Поттера — и знать, что это чувство взаимно. Он выхватил палочку; в этот же момент Поттер схватил свою, и Драко уже знал, что первым заклинанием его врага будет "Экспеллиармус", и губы его уже шептали любимое "Ступефай" — чтобы увидеть, как Поттера отшвырнет на пол, протащит до стены, и как он врежется в шкаф для роб…
…И ему стало плохо. Словно кто-то вдруг рванул его изнутри острыми когтями, и он отчетливо представил Гарри на полу, у стены, из рассеченного лба течет кровь… Драко стало так плохо, словно у него вырвали сердце. И в тот же самый момент он почувствовал отвращение к себе, отвращение к собственной ненависти, отвращение к своей неспособности испытывать иные чувства. Он словно увидел себя чужими глазами — может быть, поттеровскими? — искаженное лицо, кривящиеся губы, нечеловеческий оскал…
Драко опустил палочку и отступил на шаг. Гарри смотрел на него со странным выражением на лице: непонимание, обида, жалость… Жалость? Он жалеет меня?
Я был так рад видеть тебя… Почему?..
— Гарри? — Грейнджер коснулась руки Поттера. — Ты в…
— Да, — Гарри все еще не сводил глаз с Драко. — Да, ты права, нам лучше зайти позже.
— Господа! — мадам Малкин, возившаяся в подсобке и потому пропустившая все веселье, вылетела навстречу потенциальным клиентам. — Что-нибудь присмотрели?
— Мы зайдем попозже, — тихо ответил Гарри. Он отвернулся от Драко, так, словно этот жест дался ему с огромным трудом, и, опустив голову, вышел вслед за Грейнджер и Уизли на залитую солнцем Диагон-аллею.
Но у самой двери он обернулся и вновь посмотрел на Драко. Словно хотел что-то сказать ему взглядом.
Или спросить.
Или раньше…
Драко Малфой мрачно посмотрел на свое предплечье. Боже, как он гордился этим знаком год назад! Что с того, что иногда метка начинала невыносимо ныть, или что летом ему приходилось рубашку, не снимая: Смертный знак — не та татуировка, которую можно показывать всем. Все это было необходимой жертвой, малой жертвой.
Сейчас он чувствовал себя предателем, недостойным Знака.
Если бы можно было наложить на самого себя заклятие забвения, он бы это сделал. Если бы он блистал успехами в зельеделии, он сварил бы себе зелье, отнимающее память. Если бы он не боялся, он бы попросил зелье у Снейпа…
Если бы… если бы…
Предатель…
Господин наградил его Смертным знаком и сказал — жди приказаний. В глазах Люция была гордость за сына — чтобы заслужить такой взгляд, Драко был готов сам себя подвергнуть заклятию Круциатус. И он ждал приказаний, ждал их целых полгода, ждал жадно, втайне надеясь, что эти приказания будут касаться Поттера, и он сможет наконец отомстить четырехглазому гордецу за все — за отвергнутую дружбу, за вечные победы в квиддич, за славу и за всеобщую любовь.
И он дождался. Приказа было два. Первый он получил шестого февраля, накануне матча Гриффиндор-Слизерин, приказ странный и неожиданный — сдай матч.
Он не выполнил приказ. Он даже не пытался. За него все сделал Поттер. Когда на тридцатой минуте матча в воздухе появился снитч, Драко, забыв все на свете, рванулся за ним. Золотой мячик был уже почти у него в руках, как сверху камнем пал Поттер и выхватил снитч у Драко из еще не сомкнувшихся пальцев.
И его не стало.
Драко запоздало сообразил, что снитч — это портключ, и что он сейчас едва не провалил своему Господину всю его затею. Но горькое разочарование почему-то никуда не делось — он опять проиграл матч. А Поттер снова выиграл.
На поле, естественно, начался переполох, и Драко поспешил уйти прежде, чем появится какое-нибудь Уизли и отобьет его вместо котлеты. На окраине поля он встретил Патрика Лестранга.
Патрик был сыном Лестрангов, пары, которая вскоре после гибели Вольдеморта оказалась в Азкабане за замученных до полного сумасшествия Лонгботтомов. Первые четыре года Патрик ходил тише воды, ниже травы, но в последний год как-то осмелел — наверное, решил, что теперь-то его родители и он сам будут вознаграждены за свою пресловутую верность Господину. Драко в этом сомневался. По его мнению, Лестранги поступили глупо. Гибельная верность не нужна Господину, ему нужны слуги хитрые, умные и осторожные, такие, как отец Драко.