А Гарри уже летел к пентаграмме, и все замедлилось, а голова Драко работала быстро-быстро, и за те доли секунд, что Гарри мчался к их дочери, Драко вдруг понял, что тот хочет сделать, и что самое ужасное, понял, что придется сделать ему…
Гарри не вытолкнул Сольвейг даже — он выбил ее из пентаграммы своим телом, и она упала далеко за пределы светящихся линий, похожая на срезанный под корень белый цветок.
Руки Гарри взметнулись, словно пентаграмма решила распять его по своим углам; яростно и беспомощно закричал Люциус. Драко замер, чувствуя, что его рука с палочкой, помимо воли, ползет вверх.
Зеленые глаза смотрели прямо на него. Драко казалось, что он слышит мысли, от которых отделяли его эти два сияющих изумруда. Впрочем, может быть, так оно и было? Или так оно и было всегда, только Драко не задумывался над этим.
«Вот он, твой выбор, — говорили глаза. — Ты знаешь, что выбрал я. Я спас ее, но смотрю на тебя. Ты будешь последним, что я увижу, последним, на что я хочу смотреть. Я хотел бы смотреть на тебя всегда… прости, кажется, у меня не получится. Прости».
— Прости, — повторил Драко то ли вслух, то ли про себя. Зеленые глаза смотрели не отрываясь. В руке дрожала палочка. Мгновения растянулись на тысячу лет.
Он не хотел видеть, как зелень затмят красные огни. И когда алые искры вспыхнули в самой глубине, где темно-зеленое переходило в тьму зрачка…
— Авада…
Лицо Гарри озарилось торжеством. Но торжеством не Вольдеморта — Гарри Поттера, наконец-то окончательно победившего.
— Кедавра!
Вопль рассек свод; пентаграмма взорвалась холодными лезвиями света. Падая на колени, Драко успел увидеть, как его возлюбленный с торжествующей улыбкой на губах оседает на пол.
И рванулся к нему.
А потом его сердце разорвалось.
Старый, очень старый волшебник, он неоднократно наблюдал, как со смертью кого-то значимого рушится и то, что он сотворил. Иногда буквально. Он ждал, что своды обрушатся, погребая его под тяжелым камнем — теперь уже навсегда; он даже успел пожалеть, потому что когда он вернулся, ему так захотелось жить…
Но потолок выстоял, только бороду, и без того седую, припорошило серой пылью.
Он приподнялся, разом осознав, что он по-прежнему стар, да еще и все тело затекло просто невозможным образом. Кто-то шевелился — он увидел боковым зрением и повернул хрустнувшую шею, чтобы посмотреть.
Это была девушка в белом платье, красивая юная девушка с волосами невероятного платинового оттенка, который мог быть только у человека, в чьих жилах текла кровь Малфоев. И хотя в последний раз, когда Дамблдор ее видел, ей не было и дня от роду, он ее узнал.
— Сольвейг… — тихо позвал он. И удивился — откуда он знает ее имя? Она повернулась к нему — ошеломленное бледное лицо человека, который только что проснулся и чей сон был кошмарен, а реальность оказалась еще хуже.
— Что же это… — пробормотала она. — Я же просто… я хотела помочь… я хотела, чтобы папа… чтобы он знал, что от меня есть польза… и чтобы профессор…
Губы ее задрожали, взгляд медленно пополз в сторону. Дамблдор взглянул туда же — и услышал, как шепот оборвался безутешным плачем.
Он понял, что за вспышка привлекла его внимание — это была огненно-красная, невыносимо яркая птица. Феникс.
— Фоукс… — прошептал старый волшебник, но теперь это уже был не зов — узнавание.
Феникс сидел на руке раскинувшегося на полу черноволосого мужчины и ронял слезы на лицо другого, с гривой светлых волос, что лежал рядом.
Дамблдор попытался встать со своего ложа. Он спешил, хотя и знал, что спешить больше некуда. Слезы феникса могут снять усталость и боль, и залечить любую рану, но даже им не дано воскрешать мертвых.
Эпилог. Несколько писем
Есть грань, за которой железо уже не ранит,
Но слепой не видит, а умный не знает.
Напомни мне, если я пел об этом раньше,
Вот пламя, которое все сжигает.
«Здравствуй, Майки.
Как ты там, мой дорогой? Процветаешь? Я рада, что ты мне написал. В конце концов, разве прошлое имеет значение? У меня тоже не все было гладко, но теперь — лучше, наверное, не бывает.
Мне немного обидно, что твоим первым вопросом было не „как дела, любимая сестричка?“, а „как ты меня нашла?“ Не дуйся, это шутка. Позволь оставить этот вопрос без ответа — это тайна, которую я не смогу открыть. Может быть, когда-нибудь…
А сейчас я хочу рассказать тебе одну историю. Историю прекрасной любви…»
«Джули, То, что ты мне написала, выглядит невероятным бредом, к тому же, дырявым, как старый плащ, словно какие-то моменты этой истории ты изо всех сил замалчиваешь. И все-таки… наверное, это прекрасно.
Странно, наша жизнь — и твоя, и моя, — катилась под откос, а потом — я бы назвал это чудом, наверное, волшебством, если бы верил в него. Люди, явившиеся ниоткуда, спасли нас.
Мне иногда приходит в голову — а вспоминает ли он обо мне? Наверное, не думает, что я воспользовался его деньгами правильно. Наверное, он считает, что я истратил их и продолжил свой… бизнес, так сказать.
Но, тем не менее, он доверился мне, а я его не подвел.
Ты спрашиваешь меня, почему я до сих пор один. Наверное, по-прежнему жду его…
Впрочем, не обращай внимания на этот сентиментальный бред. Лучше поговорим о другом.
Мне кажется, у этой истории должно быть окончание. Я имею в виду, что случилось с теми, кто остался?
С нетерпением жду продолжения, Любящий тебя брат, Майк»
«Мой дорогой Майк, Что можно рассказать? Сказка интересна, а жизнь… она жизнь и есть. Через год, когда закончится срок траура, Сольвейг выйдет замуж за Снейпа. Он по-прежнему директор, потому что Дамблдор решил, что после смерти имеет право пожить в свое удовольствие. Волчонок по-прежнему на сцене, а вот Гермиона окончательно перестала петь и, кажется, не жалеет об этом. Она с маленьким Роном живет в маленьком доме в пригороде Лондона, а Санни недавно вернулся в Италию. Кажется, ему надоело, что Паркер почти переехала к Гермионе. Так что я снова одна… Знаешь… не то чтобы я верила, что это будет любовь до гроба, но… она нравится мне. И все же это правильно. Я не могу и не хочу владеть чем-то, принадлежащим другому. Шеймус вот попытался… Кстати, он сейчас в клинике — парень совсем свихнулся. Мы как-то навещали его — сидит и смотрит в стенку. Его поднимают, сажают, укладывают. Живет как растение.
Иногда мне кажется, что наказание слишком сурово. А иногда — нет.
Так что не надо ждать, Майк. Ищи того, кто будет принадлежать только тебе.
И кстати, вовсе это не сентиментальная чушь.
Люблю, Джулия P.S. Я помню, когда-то ты утверждал, что нет ситуации, в которой умереть было бы лучше, чем жить. Я понимаю, что это из-за папы с мамой… но сейчас — ты по-прежнему думаешь так же?»
«Привет, Джул, Повторяю, сентиментальная чушь.
Я не философ, но знаю точно — бывают вещи хуже смерти.
Чем больше я думаю об этой истории, тем печальнее она мне кажется. Но, знаешь, в твоем пересказе она… чистая, светлая, красивая. Хочется плакать, но не от горя, а оттого, что это не обо мне. Смешно, да?
Помнишь, как мама рассказывала нам сказки? Она любила именно печальные, но они нам нравились. Это грустная песня, но ты же можешь сделать ее лучше, помнишь? Не удивляйся цитатам, я ж в Ливерпуле.
Не грусти, Джул.