Не задумываясь, Лайам бросился прочь из спальни. Едва слышный кашель доносился из-за прикрытой двери. Лайам распахнул дверь и шагнул через порог.
Его взору предстал кабинет, три длинных стола, стена, сплошь увешанная полками с книгами, вторая стена - на полках банки с неприятного вида жидкостями, какие-то сухие веники, коренья или цветы. Новый кашель.
Затем ногу Лайама пронзила боль, и эта боль мгновенно распространилась по всему его телу. Она разбухала, словно медленный взрыв, и вскоре проникла в мозг. Нечто, находящееся совсем рядом, тянулось к нему, напрягая последние силы. Давление боли все возрастало, нечто припало вплотную. Оцепенев от ужаса, Лайам ощутил, как что-то в нем раскалывается, расщепляется на две неравные половины. Ему почудилось, что одна из частей его существа выскользнула из него через ту точку, откуда пришла боль.
"Это конец!" - подумал Лайам и рухнул..
2
Он пришел в себя на рассвете. Сердце его гулко колотилось, а от желудка по всему телу волнами расходились тошнотворные спазмы. Лайам долгое время не открывал глаз. Он недвижно лежал на спине, изучая, где что у него болит.
Он обнаружил тупую, пульсирующую боль в лодыжке, и с ней возвратилась память о том, что произошло. Лайам заставил себя медленно поднять веки и едва подавил вскрик. Он с силой втянул в себя воздух, превратив крик в длинный вдох, и снова застыл в неподвижности.
На его груди возлежал фамильяр Тарквина - Фануил. Он спал, уронив клиновидную голову меж кожистых лап. Маленькое создание беспокойно пошевелилось во сне. Скрипнула тусклая черная чешуя, и дракончик на миг приподнял крылья и опять опустил их на свои едва заметно вздымающиеся бока.
- Фануил! - выдохнул Лайам. Дракончик моргнул и открыл глаза. Он с трудом поднялся, поскользнулся, но все-таки удержал равновесие. Теперь Лайаму стали видны шея и живот дракончика, покрытые желтой чешуей, такой же тусклой, как и черная, спинная. На миг оба - человек и дракон - застыли. Взгляд желтых кошачьих глаз Фануила впился в глаза Лайама. Дракончик приоткрыл рот, из-за острых зубок вынырнул тоненький язычок и облизнул подбородок - там, где вместо чешуи красовался пучок щетинистых волосков.
"Мы одно целое".
Эта мысль ворвалась в сознание Лайама, словно молния. И засела там, а прочие мысли Лайама завертелись вокруг нее. На мгновение Лайам подумал, что ему просто послышалась эта фраза, но мысль оставалась на месте и рассеиваться не собиралась. Это была именно мысль, упрямая и неподатливая. Лайам попытался думать о чем-нибудь другом, но так и не смог вытеснить из сознания незваную гостью.
"Мы одно целое".
А затем мысль исчезла - так же внезапно, как появилась,- а дракончик вздрогнул всем телом и вновь распластался на груди человека.
Лайам долго не мог решиться встать. Ему не хотелось прикасаться к маленькому уродцу. В конце концов, когда тот, судя по дыханию, заснул, Лайам с трудом поднял руки и осторожно поднес их к груди. Его движения сковывала брезгливость, смешанная с непонятной заботливостью. Лайам приподнял спящего дракончика и положил на пол рядом с собой. Оказалось, что чешуйки его вовсе не жесткие и напоминают не металл, а скорее ткань - муар или вельвет,- мягкую и теплую. Когда Лайам перекладывал малыша, Фануил вздохнул. Дыхание было зловонным.
"Пахнет как от покойника",- подумал Лайам и подавил невольную дрожь. Затем он откатился в сторону и встал на четвереньки, чувствуя, как его желудок норовит вывернуться наружу. Качество похмелья вполне соответствовало количеству выпитого спиртного.
"Мы одно целое",- вспомнилось ему, и Лайам покачал головой. Он встал и, с трудом держась на ногах, заковылял к выходу. Шагнув через порог, он, повинуясь какому-то неясному порыву, оглянулся на Фануила. Сейчас, когда дракончик лежал на полу, он показался Лайаму совершенно безвредным. И, неожиданно для самого себя, Лайам вернулся, подобрал малыша, прижал к груди и принялся озираться, подыскивая для него какое-нибудь более подходящее место.
Ближайший к двери рабочий стол был пуст, и Лайам поместил Фануила туда. Уродец не шелохнулся, и Лайам, посмотрев еще раз, все ли в порядке, повернулся и вышел из комнаты.
Он дохромал до кухни, даже не попытавшись заглянуть в спальню Тарквина. Разламывающаяся голова и саднящее горло вынуждали его искать облегчения. Первое, что приходило в голову, это холодная вода и, возможно, кусок хлеба. Или горячая булочка. Потом Лайаму припомнилась сдоба, которой он угощался в Торквее, и его желудок жалобно забурчал. Стеклянная стена прихожей открывала прекрасный вид на морские дали. Восходящее солнце окрасило поверхность моря в розовый цвет. Вчерашние облака исчезли бесследно. Прихожую заполнял бодрящий утренний свет, и тень оконных переплетов лежала на деревянном полу, словно решетка.
На кухне Лайама встретило все то же таинственное свечение, уничтожающее все тени. Лайам обыскал все ящики и полки в хозяйстве Тарквина, надеясь найти хотя бы хлеб или воду. Вода обнаружилась в кувшине, стоявшем рядом с облицованной кафелем печью; она оказалась куда холоднее и вкуснее, чем можно было от нее ожидать.
"Магия Тарквина",- подумал Лайам и скривился, вспомнив о рукояти ножа, торчавшей из груди старика.
Он поднес кувшин с водой к губам и принялся жадно пить, кашляя и задыхаясь - холод ломил зубы. Постепенно горький привкус во рту исчез. Возвращая кувшин на законное место, Лайам вдруг ощутил кожей исходящее от печи тепло и предпочел отступить подальше - на всякий случай.
"А почему бы и нет?" - подумал он мгновение спустя и, протянув руку, откинул дверцу печи. На металлическом противне, под которым переливались алые угли, возлежали четыре сдобные булочки, слегка подрумянившиеся и украшенные узором из сахарной пудры,- точь-в-точь такие, какими ему доводилось лакомиться в Торквее. Голод возобладал над осторожностью, и Лайам потянулся к еде. Перекидывая с руки на руку горячую сдобу, он донес ее до стола и там уронил.
Лайам взял кувшин и хлебнул еще воды, жадно поглядывая на свою добычу. Она все еще чуть потрескивала от жара, но желудок Лайама бунтовал, и он все-таки позволил себе отщипнуть кусочек. Стоило лишь ему положить его на язык, как желудок тут же затих.