— Идете, голубки, — протянул он ехидно, скользя каким-то явно нездоровым сальным взглядом по Шельму. — Так значит, папенька, все же тебя убедил, — выпятив грудь, а точнее брюхо, которое у него было даже больше, чем у родителя, протянул он.
Лекарь сдвинул брови. Глупый королевич намека не понял. Шельм, тоже недолюбливающий Воровека, схватил лекаря за рукав и потянул в сторону к лестнице на нижний этаж, осознав, что такими темпами страна может лишиться наследника. Мальчишка явно не знал, когда нужно остановиться и вообще, как следует вести себя с человеком, от которого в самое ближайшее время будет зависеть твоя жизнь и здоровье.
— Убедил, королевич, — попытался сгладить эффект от его слов шут. — Вот видишь, бежим собираться, и тебе того же советуем.
— Посоветуй мне еще, — осклабился тот, и когда Шельм, целенаправленно буксируя за собой все еще не проронившего ни слова, но хмурого как туча, лекаря, проходил мимо него, потной ладошкой шлепнул его по попке и тут же взвыл.
— Ай!
Захрустели кости. Не перелом, конечно, но болезненно.
— Пусти! Пусти, урод драконий, я папе пожалуюсь! Он тебя повесит, лекарь!
— Ставрас, хватит, — попытался урезонить Ригулти Шельм.
Тот молчал, продолжая сдавливая запястье принца, посмевшего распускать руки. А потом шагнул к нему и очень ровным голосом произнес:
— Слышал слухи, что Шельм — мой любовник?
— Слышал! Пусти, гад!
— И что же тебя натолкнуло на мысль, что я позволю всяким там толстопузам лапать то, что принадлежит мне?
— Как ты меня назвал?! — но лекарь сдавил чуть сильнее. Королевич осекся, но потом все же осмелился вякнуть: — Он не твоя собственность, он на королевской службе, а значит…
— Ни черта это не значит, — все так же ровно, обронил Ставрас. — А теперь будь послушным мальчиком, Боровок…
— Я Веровек!
— Так вот, Боровок, повторяй за мной. Шельм… Ну?
— Шельм…
— Ландышфуки.
— Ландышфуки…
— Принадлежит Ставрасу Ригулти.
— Да, что за бред?!
— Ну?
— Ай! Принадлежит Ставрасу Ригулти!
— И я больше никогда не позволю себе быть с ним столь фамильярным.
— Я не… ай!.. не позволю себе быть с ним фамильярным!
— Молодец, — отпуская его, наконец, удовлетворенно произнес Ставрас.
— Да я… я тебя…
— Будешь слушаться, как бобик псаря, ясно?
— Да, как ты…
— Иначе, завезу в дебри, подвешу вверх тормашками на ближайшей осине, и зверям диким скормлю.
— Мой отец убьет тебя за это!
— Ой, ли? С теми деньгами, что он мне за твой выпас выплатит, мне вовсе нет необходимости возвращаться сюда.
— Но здесь твоя аптека!
— И что? Захочу, новую отрою, еще лучше нынешней. А всем этим байкам, что, дескать, я к этой магией страшной и древней привязан, я бы на твоем месте, Боровок, не верил, — подмигнул ему Ригулти. Взял за руку молчавшего шута и увел его за собой, оставив королевича в тихом, бессильном бешенстве.
— Но ничего! — завопил он им в спины. — Вот добуду Радужного Дракона, попляшите у меня, голубки!
— Ну да, конечно, — процедил Ставрас, скрываясь вместе с Шельмом за поворотом.
Шут вопросительно покосился на него. Но лекарь и не подумал признаваться, что уж кому-кому, а этому чванливому поросенку с человеческим лицом, Радужный Дракон точно не достанется.
3.
— Послушай, — резко повернулся к Ставрасу шут, когда они все же добрались до его комнаты.
Но тот не дал ему договорить.
— Ты вообще, переодеваться будешь или так, и поедешь в колпаке и разноцветных панталонах? — осведомился лекарь ехидно и был приятно удивлен, когда заметил на щеках голубоволосого мальчишки легкий, едва заметный румянец. Над чем уже собирался, как следует поехидничать, но на этот раз его перебил сам шут.
— А ты что же, так и будешь здесь стоять, пока я переодеваюсь? — осведомился он, вскинув голову.
Ставрас расплылся в улыбке, явно не сулящей ничего хорошего.
— Конечно, ты же не кисейная барышня, чтобы стесняться мужчины, ага. Да, и должен же я оценить товар лицом.
— Не кисейная, — зашипел шут, грозно сверкнув глазами. — Но и не девица из Квартала Белошвеек, ясно?!
— Конечно, но ты же у нас такая лапушка. Сам, между прочим, сказал. Так что, грех мне будет не посмотреть на тебя… милый, — промурлыкал Ставрас, и уже ожидал впервые услышать, как этот явно доведенный до белого каления мальчишка зарычит на него, но шут неожиданно замер, а потом с вызовом вскинул на него глаза, в тускловатом освещении комнаты показавшиеся лекарю васильковыми, и начал раздеваться. Ставрас демонстративно сложил руки на груди и оперся о стену возле входной двери.