- Чудо-юдо излучает невидимую силу. Карты насытились ею, когда я стояла рядом с ним, - пояснила дервишка. – Сейчас, когда я делаю гадательный расклад, они меняются. На них появляются ранее не существовавшие фигуры и картинки. Невероятно! Я стала владетельницей по-настоящему волшебного инструмента!
Дорота взяла несколько карт и тщательно осмотрела их. Поцарапала одну картинку, понюхала картон, покрытый твердым лаком.
- Излучает силу, говоришь? Словно зажженная лампа, только светящаяся невидимым светом? – Дорота наморщила брови. – А вдруг это действует и на людей? Ведь ты стояла возле этого чего-то и сама поглощала эту невидимую силу. Ты себя нормально чувствуешь? Ничего не беспокоит?
Дервишка небрежно махнула рукой.
- Со мной все в порядке, - фыркнула она. – Похоже, эти лучи проникают исключительно в неживую материю.
Аль-хакима покачала головой, не спуская глаз с приятельницы. Может это не карты сделались волшебными, но руки, которые их тасовали и раздавали? Но своих подозрений вслух она не высказала.
Хане, шумно прозванный визирским, оказался ненамного большим предыдущего. Михал Пиотровский первым прошел в его ворота и осмотрелся с понурой миной. Хане в Турции называли различного рода харчевни и постоялые дворы. Все они немного отличались от европейских, но, в основном, только архитектурой, все остальное было таким же, как и по всему свету. Главное здание служило для ночлега, его окружали сараи и деревянные хозяйственные постройки, конюшни, кухня и сараи.
Пан Михал был ротмистром панцирной хоругви на королевской службе, и он отвечал непосредственно перед канцлером Яном Гнинским, посланником короля Яна в Порту. Так что внешне он соответствовал панцирному – несмотря на чудовищную жару, на стеганке-гамбезоне была надета тяжелая кольчуга, а на голове мисюрка. Когда он соскочил с коня, вооружение металлически зазвенело. Пиотровский был опытным солдатом, к тому же в возрасте, потому что пересек уже границу тридцати пяти лет. На висках у него появились первые седые волосы, но они оставались единственными свидетелями прожитых годов. Двигался он все так же упруго и энергично, словно молодой.
Михал бросил поводья одному из сопровождавших его младших всадников и направился к главному зданию. Ему было поручено провести инспекцию хане до прибытия Гнинского. Только пан Михал сразу же заметил, что хане решительно мал для потребностей посольства. И от злости он заскрежетал зубами. Полякам необходимо было разместить шестьсот лошадей и несколько десятков повозок и карет, найти расположение для нескольких сотен человек: чиновников, солдат и челяди. Турки с самого начала не облегчали им задания. Сначала целых два дня не позволяли въехать в Стамбул, держа ляхов в шатрах на раскаленном и высохшем в порох холме, после чего предоставили хане, в котором поместилась сотня людей. Остальные ночевали на мостовой окружающих улиц. В конце концов, после протеста, поданного во дворец Топкапи, янычарский проводник провел их в этот, якобы, больший хане, из которого по приказу падишаха выбросили всех гостей и хозяев.
Упомянутый янычар сопровождал их от Семиградья, служа в качестве проводника и командира султанского эскорта. Сейчас он догнал пана Михала еще перед входом и раскрыл перед ним дверь, как обычно широко усмехаясь. Улыбка Абдул Аги была симпатичной, кроме того он всегда вел себя по-приятельски, старался помочь. Носил он светлый, неизменно чистый мундир, а к нему высокую белую шапку, называемую кече с опадавшим далеко на спину "рукавом". О нем было известно, что носит он должность суповара, то есть в янычарской иерархии является полковником. Тем не менее, к гяурам, таким как Пиотровский, он относился без надменности. А самое главное, он хорошо говорил по-польски.
- Надеюсь, что помещения убрали, - сказал он, беря в руку масляный светильник.
Оказалось, что комнаты в хане узкие и темные. В некоторых маленькие окошки располагались под потолком, поэтому через них вовнутрь попадало совсем немного как солнца, так и свежего воздуха. в свою очередь, наибольшие помещения были заполнены ровно выставленными кроватями, а находящиеся там окна были плотно прикрыты ставнями. После входа в такое помещение в нос пана Михала ударила волна смрада, столь сильная, что пришлось отступить. Воняло здесь людскими испражнениями, потом и гнойными ранами. Старый панцирный неоднократно слышал подобный запах – для него он ассоциировался с лазаретами, в которых умирали раненные солдаты.
- Матерь Божья, да этот хане – это же госпиталь, - заявил он, отступив в коридор.
- Зато убранный и необычайно просторный. Наверняка вы разместите в нем почти что все посольство. Лошадей придется разместить в конюшнях соседней махалли, - легким тоном сообщил Абдул. – Даже в крупнейшем в мире городе нет постоялого двора, способного разместить несколько хоругвей кавалерии одновременно! Этот хане самый большой из всех доступных. Вы обязаны уважить добрую волю визиря.
- Так это визирь выделил нам это жилище? И кто же, если можно знать? – спросил Пиотровский.
- Сам великий Кара Мустафа отдал такой приказ, - с уважением ответил янычар. Он вознес глаза к небу в притворном вдохновении, благодаря Аллаха за столь великолепного начальника, после чего подмигнул панцирному и рассмеялся.
Веселье суповара было чрезвычайно заразительным, так что пан Михал тоже усмехнулся. Для обоих было очевидным, что, предоставляя полякам в спешке опорожненный госпиталь, визирь делал это им назло, желая сделать жизнь как можно менее приятной. Только оба не имели на процесс ни малейшего влияния, а посол должен был за подобную милость визиря еще и поблагодарить.
Они вышли наружу, и Пиотровский махнул поручику Мерославскому. Вся панцирная хоругвь уже находилась во дворе. Солдаты спешились с лошадей и собрались вокруг колодца, из которого как раз вытаскивали первую бадью с водой.
Лишь бы только из злости Мустафа паша не приказал бы этот колодец отравить, - подумал пан Михал.
- Откройте все ставни в хане, - приказал он поручику. Вынесите все кровати, сенники свалите в одну кучу и спалите. Слишком вонючие или измазанные гноем койки тоже сжечь.
- Есть, - кивнул Мерославский. – Вообще-то, было бы лучше спалить всю эту халабуду. Но это, возможно, когда будем выезжать.
Несколько панцирных осталось при лошадях, занимаясь добычей воды из колодца и заполнением ею деревянных корыт; остальные ввалились за поручиком в средину. Через пару мгновений из глубины хане раздалась громкая ругань и проклятия. Окна растворились и через них полетели койки, чтобы с громким треском развалиться на дворе. Пам Михал с Абдулом отошли в тень, отбрасываемую сараями. Прежде чем панцирные убрали изнутри все госпитальное снаряжение, несколько солдат с наиболее слабыми желудками сомлели, их начало рвать, потом они улеглись в тени рядом с офицерами. Измученные жарой панцирные стащили с себя кольчуги, кольчужные капюшоны и мисюрки, некоторые вообще разделись до пояса. Интересно все это пока что не выглядело, так что Пиотровский пока что не собирался высылать всадника с приглашением для начальства. Подобными видами и неудобствами канцлера Гнинского лучше было не нервировать.
Ко всему прочему, совершенно без предупреждения, во двор заехали непрошеные гости. Пан Михал недовольно сморщил брови. Кавалькаде всадников и телег предшествовали гусары в обязательных леопардовых шкурах и с крыльями во главе с поручиком Семеном Блонским, наглым и спесивым сарматом, который с презрением относился ко всем, стоящим ниже его. Рядом с ним ехал молодой и любезный Якуб Кенсицкий, с другой же стороны – его уже гораздо менее любезный кузен Кшищтоф Кенсицкий. Их сопровождал ксендз Вавжинец Лисецкий в белой рясе ордена цистерцианцев. Телеги сопровождали полтора десятков гусарских челядников-почтовых и несколько измученных солнцем и похмельем, а по этой причине, менее энергичных рыцарей.