– Ну веду.
Прохожий пригладил пятернёй взъерошенные волосы.
– За что?
– А тебе что за дело? – бросил стражник вроде безразлично, но выцветшие, с жилкой лопнувших сосудов глаза его уже тревожно шарили по угловатой фигуре рыжего пришельца («Где? Где? Где?»), отыскивая меч.
Меча не было.
Был нож за поясом. Был чёрный, в тоненьких прожилках посох. Была котомка за плечами, башмаки, одежда…
Не было меча.
И в то же время Клаас почему-то был уверен, что пришелец вооружён. Уж больно нагло, больно вольно он держался для простолюдина – не лебезил, от окрика не бегал, взятку тоже, вроде бы, совать не собирался… Патлатый, рыжий, шрамы на виске и на руке. Штаны, рубашка, башмаки, заплатка на локте… Не рыцарь, нет. И всяко – не наёмник. Но эта поза – стойка, руки, голова, нога, согнутая в колене – сейчас метнется вбок и… (Есть, есть у него оружие!). Шалишь, брат, нас не проведёшь! Встречались нам и такие. Беззлобный, пока на него не наступишь. Не уж, но гадюка, ужалит – умрёшь.
Клаас поднял взгляд и вздрогнул, встретившись с синими глазами незнакомца. Тьфу, что за чёрт… Разбойник, что ли?
Тот между тем окинул взглядом белую, в заплатах серой кладки городскую стену, покосился на ближнюю башню и вновь повернулся к воротам. Суматоха там уже улеглась, дракошку утащили. Телеги потихоньку двинулись вперёд. Костлявый белобрысый Ульрих встал в воротах, собирая пошлину. Кто-то подбирал упавшие мешки. Мальчишка в свою очередь тоже исподлобья разглядывал странника.
– Так в чём мальчонка провинился-то? – опять спросил тот.
«Горец!» – внезапно осенило стражника, и он невольно чуть ослабил хватку, словно бы и впрямь вдруг углядел в его прищуренных глазах холодный блеск змеиной чешуи.
– Провинился, и всё, – буркнул он. – Проходи, не задерживай.
– Так-таки и не отпустишь?
– Нет.
– А может, сговоримся?
Телли благоразумно помалкивал, немного озадаченный. Стражник нахмурился.
– А чего нам обговаривать?
– Да так, – пожал плечами тот. Переложил посох из ладони в ладонь и сбросил с плеч котомку. – За вход в город ведь платить полагается?
– Ну полагается.
Странник дёрнул завязки мешка. Клаас про себя решил, что ни за какие деньги он сопляка не отпустит. Вот из упрямства – не отпустит и всё. А то если каждый встречный…
Мешок распахнулся, явив на свет бутылочное горлышко, а вслед за этим и саму бутылку. Жидкость внутри была мутновато-белёсой. Одна рука у стражника была занята, пришелец сам выдернул пробку и протянул бутылку Клаасу. Тот недоверчиво принюхался и крякнул, уловив знакомый, сильный и приторный дух, от которого все мысли о деньгах улетучились в одно мгновенье.
Шнапстойфель![1]
Клаас прикинул бутылку на вес. Чуть ли не четыре мерки водки…
Содержимое бутылки стоило по меньшей мере десяти входных обозных пошлин.
Вернуть её обратно у стражника рука не поднялась.
– Так как? – пришелец поднял бровь. – Отпустишь?
– Ну… э-ээ… мальчишку. Без дракошки!
– Без него, – кивнул тот.
– Лады. Забирай.
Бутылка перешла из рук в руки, Телли почувствовал, как пальцы стражника разжались, шагнул и замер, потирая багровое ухо. Глянул на своего нежданного освободителя и опустил глаза.
– Без Рика не уйду, – угрюмо буркнул он.
– Топай, топай, – ухмыльнулся караульщик. – И скажи спасибо, что цел остался.
– Сказал же, не пойду!
Ладонь странника опустилась ему на плечо.
– Пошли, – сказал он. – Потом поговорим.
– Ты эта… осторожней с ним, слышь, рыжий! Тот ещё пакостник… Да погоди-ка. Камень-то ты принёс?
– Принёс, – отмахнулся тот.
– Ну, раз так… Это… Сорока! Ульрих! Пропустите этих.
– А? – Сорока выглянул из караулки. Повёл сизым носом. – А эту… яшшуру куды?
– Тьфу, чтоб те сдохнуть! Я ж те сказал: в караулку, в лабаз! Да привяжи покрепче, чтобы не убёг.
– Дык нагадит же!
– Да леший с ним! – теряя терпение, рявкнул Клаас, махнул рукой, мол, проходите, поднял с лавки алебарду и заторопился в караулку, прижимая к сердцу вожделенную бутыль.
Проникнуть в город оказалось делом далеко не столь простым, как казалось – крестьяне и торговцы занимали очередь ещё с вечера в надежде первыми занять с утра на рынке лучшие места. Каждый стремился проехать первым, в воротах царили суета и давка. Троих стражников здесь явно было маловато для того, чтобы навести порядок, да и те, похоже, не особенно старались. Ругань, крики, ржанье лошадей и грохот колес сливались в плотный, почти осязаемый пальцами гомон. На пятачке за воротами, где разъезжались возы, было малость попросторнее, но тоже не ахти. Туда-сюда сновали перекупщики. Места вдоль стен облюбовали попрошайки и лоточники. Пахло пылью, конским потом и мочой, а с севера, забивая всё, то и дело тянуло кислой гарью давнего пожара.
У большой, сколоченной из брёвен клети, наполовину полной камнями, рыжий странник остановился, нашарил в своем мешке такой же серый булыжник и бросил его в общую кучу, и только после этого двинулся дальше. Во время недавней осады, когда турецкие войска стояли у стен, горожане покидали на головы супостату чуть ли не весь булыжник с мостовой, и теперь распоряженьем бургомистра каждый, кто въезжал в город, должен был принести с собой такой вот камень, дабы улицы Лисса возможно стало вымостить заново. Странник об этом, похоже, слыхал и запасся булыжником загодя. Что до турок, то ворваться в город им не удалось, хотя стену и ворота они попортили изрядно, а одну из северных башен и вовсе сожгли. Выгоды, правда, от пожара никакой они не поимели – башня полыхала сутки, выгорела изнутри дотла, камни же спеклись стеклянной корочкой, от чего башня стала только крепче. Снаряды турок отлетали от неё горохом, а башню горожане после этого так и прозвали – Горелой. Всего же башен в стенах города насчитывалось семь: Дозорная, Речная, Башня Синей Сойки, Толстуха Берта, разумеется – Горелая, и Башня Трёх Ключей.
Седьмую башню звали Вавилонской. Хрен её знает, почему.
Телли старался держаться рядом с рыжим странником, впрочем, без особой на то охоты, и без конца поглаживал и теребил распухшее ухо. Мысль о потерянном драконе не давала покоя. Уходить от ворот не хотелось.
– У, чёрт здоровый… – вслух посетовал он. – Чуть совсем не оторвал…
– Ты что хоть натворил-то, а? – спросил странник.
– А тебе чего? – окрысился Телли вместо ответа. – Может, думаешь, что если за меня отдал бутылку самогонки, так сразу меня и купил со всеми потрохами?
– Да нет, я…
– Клюв от воробья… Отстань!
Странник усмехнулся.
– А ты, я гляжу, с норовом.. А я ведь не спрашиваю, кто ты и откуда. Не спрашиваю даже, как тебя зовут, всего-то и спросил, за что попало… Ну-ка, покажи своё ухо. Хм, хрящ цел… Заживёт до свадьбы.
Телли промолчал, лишь зашипел сквозь стиснутые зубы, когда холодноватые, неожиданно ловкие пальцы странника ощупывали ухо. Ему совсем не хотелось рассказывать, как с раннего утра он дразнил привратников. Между тем внимание его привлёк кошель, висевший у странника на поясе и оказавшийся в этот момент совсем рядом; кошель был увесистый и явно не пустой (ну, а иначе на какие шиши он водку покупал?). Порыв был чисто рефлекторным – поворот, рука хватает кошелёк, потом рывок и – ищи ветра в поле. Телли рванулся привычным движением и вдруг пребольно треснулся макушкой о посох, который пришелец предусмотрительно поставил на его пути.
– Уй-я!!!
– А вот этого приёма тебе бы знать не надо – он гадкий… – задумчиво проговорил странник, взвешивая на ладони кошель. Засунул его под рубашку. – Воровством, стало быть, промышляешь. М-да… Дракошку своего ты тоже у кого-то спёр, или как?
– Пошёл ты… куда подальше, – огрызнулся тот, потирая ушибленный лоб. – Дурак рыжий. Я ж его с детства, я ж без него никуда! А они…
– Ну, ну, не кипятись. Маленько погодя, посмотрим, что и как, – он подмигнул. – Как думаешь, выдержат три мужика бутылку чёртовой водки?
Телли нахмурился, не понимая, куда тот клонит.
Шнапстойфель – (Schnapsteufel – нем.)
В средние века «чёртовым вином» в Германии называли крепкие спиртные напитки или сам спирт. Продавали его, в основном, аптекари.