Зубастая крысна в ее лапках тянет носом воздух и, сморщившись, чихает.
Ну да, тут тебе не там. Тут я живу, вообще-то! И пишу! И иногда пью. Ну ладно, не иногда. Но это — мое личное дело!
— Крысу эту убери, — рычу я раздосадованно, — пока не заблевала мне тут все!
— Я вам там… Салатик приготовила, — мямлит Драконяша, а затем поднимает на меня свои голубые озера. И я залипаю. Опять. Опять, блять!
У нее глаза… пиздец, никогда таких не видел!
Огромные и светлые. Чистые такие, прозрачные.
Ни одного проблеска интеллекта.
Ни одной мысли.
Сплошная незамутненность.
Конь говорил, она школу с золотой медалью… И на филологическом курс проучилась…
Ощущение, что о каком-то другом человеке говорил.
— С авокадо и редисочкой, — продолжает она, ресницы хлопают, а я дергаюсь, приходя в себя.
— Чего? — рычания, отпугивающего всяких идиоток, не получается, только сип невнятный. — Редисочкой?
— Ну да, — радостно кивает Драконяша, а ее крыса согласно пищит, — и сметанкой! Вкусно!
Мой мозг отказывается воспринимать информацию про авокадо в сочетании с редисочкой под сметаной. Потому что, во-первых, непонятно, откуда у меня в доме завелось авокадо, во-вторых, редисочка. Насчет сметаны есть преположения, что-то такое уже две недели на нижней полке в холодильнике валяется… Но жрать его нельзя, если жить хочешь, конечно же.
— Откуда… Все? — так… Связность речи тоже пропадает… Прям пиздец пиздецовый…
— Так Вера Львовна же приходила вчера, — все так же радостно хлопают реснички, — сказала, детокс у вас.
— Чё у меня? — сип переходит в хрип. Львовна, не иначе, спятила на старости лет…
— Детокс… — пожимает плечами Драконяша, — она говорит, вам надо рукопись сдавать… И нельзя пить. Потому она убрала спиртное и оставила полезые продукты.
Сердце сбоит, я делаю шаг к бару, раскрываю его неверными пальцами… И замираю.
Моей выпивки нет. Ничего нет.
Ни коньяка, который я не уважаю, но на безрыбье и коньяк — пойло.
Ни водки, которую я не люблю, но лучше нее ничего не прочищает чакры.
Ни сладкой хуйни, которая стояла тут с незапамятных времен и спаивалась понемногу жрицам платной и дико дорогой любви.
Даже содовой нет!
Надо будет в холодильник глянуть, может, и кефира нет? В нем же тоже градус?
Молча изучаю пару минут непотребно пустые полки, с треском захлопываю дверцу бара.
Отворачиваюсь от активно изучающей обстановку кабинета Драконяши. Глазки ее светятся неподдельным любопытством, потому что за три дня своей жизни в моем доме, тут она — впервые.
Достаю телефон, набираю Львовне. Сейчас я эту старую курицу… Блять, разделаю на цыпленка табаки.
— Антоша, — с места в карьер начинает Львовна, явно задницей чувствуя беду и интенсивно подстилая себе соломки, — Виталий Борисович лично приказал…
— Вера Львовна… — я лагаю, как старый пентиум, кашляю, но справляюсь с собой, — мне- глубоко похер на приказы Витали, ясно? Ты, Вера Львовна, моя домработница. Я тебе плачу бабки. Какого хера какой-то хер тебе приказывает, что делать в моем доме?
К концу фразы я вхожу в голос и, уже не сдерживаясь, гремлю на всю комнату.
— Так, а ну не ори на старушку, Антон! — тут же строжает Львовна, моментально напоминая мне, что в прошлом она — майор милиции. Именно милиции, а не полиции, а это — много говорит о человеке. — Тебе надо сдавать книгу. Все сроки просрал. К тому же, у тебя в доме теперь ребенок. И животное. И им совсем ни к чему еще одно животное рядом, понятно?
— Львовна, — ласково рычу я, — я ведь тебя уволю…
— Попробуй, Антоша, попробуй… — так же ласково, в тон, отвечает мне старая перечница, — а я посмотрю, через сколько часов, заметь, Антоша, не дней — часов, ты попросишь вернуться…
— Слишком ты нахальная стала, Львовна, — хриплю я, прикидывая, что будет, если она вдруг откажется у меня работать, и внутренне содрогаясь от одной только мысли об этом.
— Это ты, Антоша, стал много пить. Тебе книгу сдавать. Виталий Борисович расстраивается, что ни дозвониться, ни дописаться не может до тебя… И ребенку нечего плохой пример подавать… Она и без того нахлебалась…
Рычу, отрубая связь.
Слушать проповеди за свои бабки от своей же доработницы… До чего ты дошел, Буров?
Понимаю, что придется это проглотить все же.
С людьми я схожусь очень плохо, и они платят мне взаимностью.
Львовна, при всей ее нетолерантности ко мне лично, бесценный кадр.