— И сама не знаю; так, вздумалось сказать, и сказала. Часто мы не можем дать себе отчёта в том, что мы делаем.
В этот момент, на одной стороне аллеи, послышался громкий крик, похожий на карканье вороны, и в след затем появился Томтит: он бежал, прыгал, кувыркался, кудри его развевались, его щёки пылали.
— Томтит! Куда ты? — спросила Нина.
— Ах, миссис, вот уж два часа, как вас ждёт какой-то джентльмен. Миссис Лу надела лучший чепчик и сошла в гостиную занять его.
Нина чувствовала, что румянец разлился по её лицу до самых волос; она досадовала на себя за это, и внутренне упрекала себя. Её глаза невольно встретились с глазами Клейтона. Но в них не выражалось ни любопытства, ни беспокойства.
— Какую милую драпировку производит этот светлый мох, — сказал он. — Я никак не думал, что в этом штате он растет так высоко.
— Да, это очень мило, — рассеянно сказала Нина.
Клейтон, однако же, заметил на лице Нины румянец, вызванный неожиданным известием. Получив письмо от нью-йоркского корреспондента, что в это же самое время, в Канему должен приехать соперник его, он знал в чём дело гораздо лучше, чем полагала Нина. Ему теперь интересно было наблюдать перемены в Нине, производимые этим событием. Подвигаясь вперёд по аллее, они разговаривали, но разговор их не вязался, и наконец выехали на зелёный луг, расстилавшийся перед лицевым фасадом дома — перед большим, серым, трёхэтажным зданием, окружённым со всех сторон широкими деревянными балконами. Вход на нижний из этих балконов состоял из широкой лестницы. Отсюда Нина ясно увидела тётушку Несбит, которая в великолепном чепце и шёлковом платье сидела и занимала мистера Карсона. Мистер Фредерик Огюст Карсон был одним из тех приятных членов аристократического общества, которые рисуются так выгодно в искусственной жизни и становятся такими несносными в простой, неприхотливой сельской жизни. Нина любила его общество в гостиных Нью-Йорка и в опере. Но теперь при настроении духа, внушённом ей тихою и пустынною жизнью, ей казалось совершенно невозможным, даже из каприза и кокетства, позволить такому человеку иметь, притязания на её руку и сердце. Она сердилась на себя за свой поступок, и потому встреча эта не пробуждала в ней приятных мыслей. При входе на балкон, когда мистер Карсон опрометью бросился к ней, и, предложив свою руку, назвал её Ниной, она готова была умереть от досады. Она заметила также необычайную пышность во всём убранстве тётушки Несбит, заметила в ней невыразимый вид и нежное самодовольствие, свойственное старым леди, принимающим участие в сердечных делах. По всему этому Нина догадывалась, что мистер Карсон открыл наступательные действия, объяснением своих отношений к мисс Нине. С заметным замешательством Нина отрекомендовала мистера Клейтона, которого тётушка Несбит приняла с величавым книксеном, а мистера Карсона с приветливым, любезным поклоном.
— Вот уж два часа, как мистер Карсон ожидает вас, — сказала тётушка Несбит.
— Вы очень разгорелись, Нина, — сказал мистер Карсон, заметив её пылавшие щёки. — Верно, вы ехали очень скоро. Напрасно! Вам надобно беречь себя. Я знавал людей, которых излишняя быстрота езды свела в могилу.
Клейтон сел подле дверей; он, по-видимому, намеревался наблюдать эту сцену издали, между тем Карсон, придвинув стул к стулу Нины, спросил её вполголоса:
— Кто этот джентльмен?
— Мистер Клэйтон, из Клэйтонвилля, — сказала Нина со всем хладнокровием и всякой надменностью, какою только могла располагать в эту минуту.
— Ах да! Гм! гм! Я слышал об этой фамилии, очень хорошая фамилия... Весьма достойный молодой человек... Чрезвычайно достойный, говорят. Мне приятно будет познакомиться с ним.
— Надеюсь, джентльмены извинят, если я уйду минуты на две, — сказала Нина, вставая.
Клейтон отвечал серьёзным поклоном, между тем как мистер Карсон, с услужливостью светского человека, проводил Нину до дверей. Лишь только дверь затворилась, как Нина с гневом топнула своей маленькой ножкой.
— Несносный глупец! Позволяет себе такие выходки передо мной! Впрочем, я заслужила это. Желала бы я знать, что может пробудить во мне расположение к такому человеку!
Чаша горестей Нины как будто не была ещё полна; тётушка Несбит вышла вслед за ней с чрезвычайно приветливым видом.
— Нина, душа моя; он рассказал мне всё; уверяю тебя, он мне очень поправился.
— Рассказал вам всё! О чём же? — спросила Нина.
— О том, моя милая, что ты дала ему слово выйти за него. Я в восторге от твоего выбора. Я полагаю, что тётя Мария и все твои родные тоже будут в восторге. Ты сняла тяжёлый камень с моей груди.
— Я бы желала, тётушка Несбит, чтоб вы не беспокоились ни обо мне, ни о моих делах, — сказала Нина. А что касается до этого кота в скрипучих сапогах, то я вовсе не хочу, чтоб он мурлыкал около меня. Смеет ещё так обходиться со мной! Смеет называть меня Ниной и говорить со мной, как рабой! Я его проучу!
— Что с тобой, Нина? Твоё поведение чрезвычайно странно: ты удивляешь меня.
— Очень может быть, тётушка; я ещё не знаю, случалось ли когда-нибудь, чтоб я не удивляла вас. Но этого человека я презираю.
— Зачем же, мой друг, ты дала ему слово? Ведь это уже есть обязательство.
— Я дала ему слово! Ради Бога, тётушка, замолчите. Обязательство! Я хотела бы знать, что значит Нью-Йоркское обязательство? Я только не мешала ему ухаживать за мной, потому что он необходим был в опере, необходим для шутки. Этот человек умел хорошо держать мой букет, он был живым оперным либретто! Он был очень полезен в своё время; но кому какая нужда до него по прошествии этого времени?
— Однако, моя милая Нина, ведь это значит играть сердцами благородных людей.
— О, я ручаюсь за его сердце! Уверяю вас, его сердце не из сахара; он любит хорошо поесть, хорошо выпить, любит щегольски одеваться, щегольски жить, и проводить время в своё удовольствие: ему не достаёт только жены к довершению всего благополучия; и как видите, он воображает взять меня, но сильно ошибается. Называть меня "Ниной"! Дайте мне только остаться с ним наедине: я научу его называть меня Ниной! Я покажу ему, до какой степени он забывается.
— Однако, Нина, ты должна сознаться, что сама подала ему повод к тому!
— Что ж из этого следует? Точно также, я подам ему повод к чему-нибудь другому.
— Помилуй, друг мой, — сказала тётушка Несбит, — он приехал узнать, когда назначен будет день свадьбы.
— День свадьбы! Скажите, пожалуйста! И он смеет ещё говорить об этом! Впрочем, ваша правда, тётушка: всему виною я: но я постараюсь сделать всё, что нужно, чтоб поправить это дело.
— Во всяком случае, мне очень жаль его! — сказала тётушка Несбит.
— Вам, тётушка? За чем же дело стало, выходите вы за него: он вам под пару; также молод и также миловиден, как вы.
— Нина! Не стыдно ли тебе! — сказала тётушка Несбит, и в тоже время покраснела и приняла важный вид. — Конечно, было время, когда я была не дурна, но это время давно миновало.
— Это потому, что вы одеваетесь всегда в какие-то траурные платья, — говорила Нина, причёсываясь перед зеркалом и поправляя локоны. — Пожалуйста, тётушка, спуститесь теперь вниз, и займите гостей. Во всяком случае, я должна винить одну себя. Бесполезно сердиться на этого господина; и потому, тётушка, будьте с ним как можно любезнее, постарайтесь утешить его. Вы только вспомните о том, как увольняли своих поклонников, когда были в моих летах.
— Кто же этот другой джентльмен, Нина?
— Это так себе, ни больше, ни меньше, как мой приятель: очень добрый человек, добрый до такой степени, что из него мог бы выйти хороший пастор; и к тому же не так несносен, как вообще бывают добрые люди.
— Быть может, ты и ему обязана своим словом.
— О нет! Я никому не хочу быть обязана. Это самое несносное положение: мистер Клэйтон мне нравится потому, что не надоедает мне своими любезностями, не смотрит на меня с восторгом, которого я не могу терпеть, не танцует и не называет меня Ниной! Мы с ним очень хорошие друзья, вот, и всё! А я вовсе никому не давала слова.
— Хорошо, Нина, я пойду вниз, а ты, пожалуйста, поторопись.
В то время, как джентльмены и тётушка Несбит сидели в гостиной, ожидая Нину, Карсон старался быть совершенно счастливым и совершенно как дома. Они сидели в зале, в большой, прохладной комнате, находившейся в центре всего дома. Длинные французские окна в каждом конце открывались на балкон. Столбы балконов обвивались плющом и украшались гирляндами из роз, в настоящее время в полном их цвете. Пол состоял из полированной разноцветной мозаики. Над камином висел герб Гордонов из резного дуба. Стены комнат покрыты были тёмным деревом, и на них висело несколько прекрасных фамильных портретов работы Копли и Стюарта. Большое фортепиано, недавно прибывшее из Нью-Йорка, было во всей комнате единственным украшением новейшего времени. Большая часть мебели старинного фасона была из тяжёлого, тёмного, красного дерева. Клейтон сидел у дверей, всё ещё любуясь дубовой аллеей, которая виднелась за волнистою зеленью роскошного луга. Через полчаса Нина появилась в пышном облаке кисеи, кружев и газовых лент. Одеваться хорошо и со вкусом было одною из врождённых способностей Нины; без особенного размышления, она всегда нападала на тот цвет и материю, которая более всего гармонировала с её наружностью и характером. В покрое её платья, в его складках было что-то особенно лёгкое и плавное; когда она ходила, то, казалось, что маленькие ножки её не касались пола; она как будто порхала. Её карие глазки имели удивительное сходство с глазками птички;— это сходство ещё более увеличивалось быстрыми поворотами её головки, и лёгким порханием, свойственным одной только ей, так, что когда Нина явилась в зале в газовом платье розового цвета, и положила на фортепьяно свою маленькую ручку, не стянутую перчаткой, она показалась Клейтону резвой весёленькой птичкой, готовой улететь при первом приближении к ней. Клейтон имел удивительную способность делать наблюдения, не показывая вида, что делает их.