Но мысль чем-то зацепила и с задворок сознания не ушла.
Выкинув пустые бутылки, я снова направилась к остановке. Все, на сегодня хватит прохлаждаться. Пора домой.
Той ночью экспериментировать я не решилась, но читала допоздна, пока глаза не начали слипаться, а голова окончательно не распухла от объема информации — тонны и тонны книг подтверждали мои теории и повествовали о новых. Я терла лицо, пыталась разложить сотни идей по полкам, но они зачастую расходились, вызывая постоянные противоречия. Мозг будто разбух и пульсировал.
Засыпала я без мыслей. Намеренно. Просто медитировала, избавлялась от эмоций, наполнялась не видимым глазу светом и успокаивалась.
А потом снова читала. Теперь читала везде, где была возможность: по пути на работу, в офисе, в троллейбусе, следующем домой, и снова на кровати. Больше всего мне сносило крышу от «Иллюзий» Баха, особенно в том месте, где Мессия рассказывал о том, как создать перо.
Раскрыв книгу, я еще раз с каким-то внутренним волнением перечитала это место.
Официантка, протиравшая тарелки, время от времени странно поглядывала на него — кто он такой, чтобы говорить такие вещи?
«Поэтому тебе никогда не бывает одиноко, Дон?» — спросил я.
«Если я сам этого не захочу. У меня есть друзья в других измерениях, которые навещают меня время от времени. Да и у тебя они есть».
«Нет. Я имею в виду это измерение, этот воображаемый мир. Покажи мне, что ты имеешь в виду, яви мне махонькое чудо такого магнита… Я очень хочу этому научиться».
«Это ты мне покажи, — сказал он. — Чтобы что-то пришло в твою жизнь, тебе надо представить, что оно уже там».
«Вроде чего? Вроде моей прекрасной незнакомки?»
«Да что угодно. Незнакомку потом. Для начала что-нибудь попроще».
«Начинать прямо сейчас?»
«Да».
«Отлично… Голубое перо».
Он удивленно посмотрел на меня, ничего не понимая. «Ричард, какое голубое перо?»
«Ты же сказал, что угодно, кроме незнакомки, что-нибудь помельче».
Он пожал плечами. «Прекрасно. Пусть будет голубое перо. Представь себе это перо. Увидь его — каждую черточку, края, кончик, хвостик, пушок около основания. Всего лишь на минуту. Этого хватит».
Я на минуту закрыл глаза, и перед моим внутренним взором предстал четкий образ. Небольшое, по краям ярко-голубой цвет переходит в серебристый. Сияющее перо, плывущее во тьме.
«Если хочешь, окружи его золотистым сиянием. Обычно его используют при лечении, чтобы материализовать процесс, но оно помогает и при магнетизации».
Я окружил мог перо золотистым сиянием.
«Сделал».
«Отлично. Глаза можешь открыть».
Я открыл глаза. «Где мое перо?»
«Если ты его четко вообразил, в данный момент оно уже пулей летит тебе навстречу».
«Мое перо? Пулей?»
«В переносном смысле, Ричард».
Весь день я ждал, когда же появится это перо, но все напрасно. И только вечером, за плотным ужином из бутерброда с индейкой, я наконец увидел его. Рисунок и маленькая подпись на молочном пакете: «Упаковано компанией „Голубое перо“, г. Брайон, штат Огайо».
«Дон! Мое перо!»
Он посмотрел и пожал плечами. «Я думал, что ты хочешь настоящее перо».
«Новичку любое подойдет, ведь правда?»
«А ты представлял себе только само перо или то, что ты держишь его в руке?»
«Только само перо».
«Тогда все ясно. Если ты хочешь быть вместе с тем, что притягиваешь, тебе надо и себя ввести в эту картинку. Прости, что забыл тебе об этом сказать».
Мне стало немножко не по себе. Все получилось! Я впервые сознательно притянул в свою жизнь нечто!
«Сегодня перо, — заявил я, — завтра весь мир!»
«Будь осторожен, Ричард, — предупредил он, — а то можешь очень пожалеть».
Вот именно! Именно то, что я и сделала: представила что-то в деталях, а потом окутала золотым сиянием. Все точно так, как описано у Баха.
Я поежилась.
Бабушка поправлялась. Небыстро, но поправлялась. У молодых заживает проще, чем у старых, но теперь в ее сердце стояли шунты, помогающие крови течь по забитым сосудам, а для меня это означало, что жизнь еще сколько-то лет продержится в ее теле. Бог даст, много лет. Очень хотелось в это верить.
Я держала ее руку, сидя у кровати:
— Баба, как ты?
— Неплохо, Диночка. Уже лучше. Это все соседка, она скорую вызвала, когда я на пол стала падать, а если бы не успела… и если бы не твои деньги…
— Забудь, бабушка. Деньги — ничто. Всегда можно еще заработать.
Она слабо покачала седой головой:
— Если бы ты не заплатила за операцию, ее бы не сделали так быстро. Поставили б меня на учет и в очередь. А я б не дожила.
Горько слышать такие слова. Но это правда. Стариков с подобным заболеванием много, и врачи не спешили тратиться на дорогостоящий материал имплантатов, ожидая, что государство возместит затраты. Чертова система.
— Там фрукты, бабуль, и все, что тебе потребуется. Ты только ешь, ладно? И выздоравливай.
Из больницы я уходила в подавленном настроении. Слишком много лиц с морщинами от горя, слишком много страдания в воздухе, слишком отрешенные маски докторов, которые понимали, что они не всесильны, и не по своей вине.
А я всегда была неимоверно чувствительной к атмосфере мест, слишком остро пропускала через себя то, что висело в воздухе. И это очень мешало нормально жить.
Постепенно Ричард Бах зачитался мной до дыр. Когда настало время «Гипноза для Марии», я не могла оторваться. Задыхалась, перечитывала одни и те же строчки много раз, понимала каким-то чутьем, что написанное — правда. Стрелка разума зашкаливала, приходилось много медитировать, потому что прочитанное говорило о том, что люди пропускают каждый день собственные убеждения, а они, по всему выходило, были всем.
Я тонула в строчках книги, как в океане истины. Хотелось кричать всему миру, что в руках у нас самое сильное оружие, которое только можно найти. Ключ ко всему. А мы отворачиваемся, предпочитаем не видеть и не слышать откровенных подсказок. Но почему так? А глаза снова и снова перечитывали отдельные главы.
«Итак, весь мир — это принятые утверждения, и они становятся моими убеждениями, моими предположениями, моей собственной личной главной истиной. Мои позитивные истины „я могу…“ открывают путь для новых установок, новых возможностей. Мои негативные истины „я не могу…“ закрывают для меня этот путь, становятся моими ограничениями. Убеждения других не влияют на мою жизнь, подумал он, пока не становятся и моими убеждениями.
Любое утверждение, подумал он, с которым мы можем согласиться или не согласиться на любом уровне, — это установка.
Он был так поражен этой мыслью, что забыл о самолете.
Любое утверждение? То есть практически каждое слово, которое он видел, произносил, слышал, о котором думал или мечтал, безостановочно днями и ночами напролет, более полувека, не считая невербальных установок, еще в десять тысяч раз более живучих.
Каждую долю секунды мы натыкаемся на стену и в который раз подтверждаем: твердая-сквозь-такую-не-пройти. В скольких микрослучаях в течение одного дня наш разум сталкивается со стенами? Дверями? Полами? Потолками? Окнами? Сколько миллисекунд мы принимаем границы-границы-границы, даже не отдавая в этом отчета?
И в основе всего этого — страх. Мы, смертные, должны научиться бояться, подумал он. Если мы собираемся играть в эту игру, опасность необходима, гибель должна быть возможна.