— Я могу сделать прибыль от сотни золотых в неделю, моя доля — одна четвёртая. Как тебе такой уговор? — У неё так горели глазища, что я не в силах был возразить, лишь попросил:
— Как скажешь, сестрица, только не обманывай люд, не перебарщивай.
— Не стоит переживать, я умею разбираться, какая корова сколько даёт молока, — выпалила Белка, сияя ещё ярче. — И ты не при делах. Никто никогда не уличит ни Дом, ни нас с тобой в обмане. Всё будет честнее некуда, но в нужном русле, по которому золотишко польётся рекой в наши с тобой кошеля и сундуки. Пойми, Ярослав, ты создал очень благоприятные условия для перетекания монет обратно к тебе в казну. Дружины несут рубли в дом, крестьянские семьи богатеют, при том, что у них есть дармовые дома со своими хозяйствами. Рядом рынки, склады полны мяса и зерно, рыбы в заводях тьма, всё безопасно, бедствий не сыщешь. Рубли девать просто некуда. Если не мы их будем принимать, то эту нишу займут другие. Когда какая–нибудь самая ушлая воровская гильдия явится сюда по тихой грусти, что лиса в курятник, станет уже поздно, Крот. Надо занимать все золотые ниши, это твой город. Твои куры.
Крыть мне было нечем.
— И это… убери Иллариона с глаз, — нахмурила нос воровка. — Пусть он со своим учётом идёт лесом, достал уже всё контролировать.
Обещал подумать. Но ему сказал ещё пристальнее всё учитывать и мне докладывать тайком.
Вскоре я узнал, что Белка спелась и с Гойником. Но тут я вовремя упредил, вызвал его отдельно и пригрозил:
— Будешь мутить что–то за моей спиной, убью.
Главарь отряда головорезов принял мою угрозу со всей серьёзностью, зная мои возможности, и обещал докладывать о всех мутках и с Белкой, и без неё. И обо всех шайках тоже. Ликвидировать их — вопрос крайних мер, лучше контролировать.
В целом, я был доволен, что Белка стала вливаться в экономическую систему города. Потому что так я стал спокоен, что она не свалит насовсем. Особенно легко принять такое решение, когда меня нет в городе.
Я улетел в Москву, и теперь осознаю, что к чёртовой бабушке заплутал. И отморозил задницу!
Только минут через сорок ко мне подступились несмело, когда я уже захрапел на стуле перед печкой, как у себя дома.
— Самогонки, путник? Аль трапезничать чего? — Раздалось неуверенное из–за спины от женщины. Похоже, она и была хозяйкой трактира.
— Я за штурвалом, пить не рекомендуется, — ответил, не оборачиваясь. — Мяса говяжьего мне и горячего чая.
— Плата вперёд, — пробурчала женщина опасливо.
Серебряную монету протянул через плечо. Взяла, стараясь моих пальцев не касаться.
— А к мясу картошечки или гречки? — Спросила уже более радостно.
— Гречки давай.
Когда повернулся к столу, выловил встревоженные взгляды старика и пацана, которые сидят за одним столом с деревянными кружками в дальнем конце трактира. Вроде мирные жители, при них нет ничего колюще–режущего. Опомнившись, утыкаются в свои кружки, перешёптываются.
Седая крупная женщина принесла еду минут через двадцать. Спокойно перекусил, оценив кухню, как средней паршивости, жилистое мясо челюсть устала жевать. Резерв пополнился на пятнадцать единиц, что мне очень не понравилось. Видимо, попутно восстанавливается за счёт резерва моя летательная система внутри.
Когда вернулась спросить, нужно ли мне что–то ещё, я придержал её:
— Как далеко до Орла или Тулы?
— Мы где–то посередине, бодрый человек, — усмехнулась наиграно, убирая тарелку. — Километров сто туда и туда, но дороги дрянные у нас. А теперь так вообще ни проехать, ни пройти.
Ответ мне совсем не понравился. Получается, я отклонился на юг к Орлу, если женщина не ввела меня в заблуждение.
— Ты, — зову старика, выловив его взгляд, и тот вжимает голову, делая вид, что не слышит. — Сюда иди, дед. Поговорить надо.
— Со мной поговори, — раздаётся с другой стороны угрожающее. — Батьку не тронь!
— Емеля! — Подорвался дед. — Не надо.
Обернулся я. Верзила стоит на пороге с заднего двора, молодой белобрысый и наивный на вид с мечом в руке и в рубашке нараспашку. Волосы припорошены, дышит тяжело, бежал что ли?
— Емеля? — Уточняю, продолжая вальяжно сидеть.
— Ага, — отвечает вздрючено.
— Ну подходи ты, присаживайся, поговорим, — приглашающе отодвигаю второй стул. — Давай, давай, добрый человек, в ногах правды нет.
— Ладно, — отвечает неуверенно.
— Не садись с ним, — шипит из–за прилавка женщина.
— Ай, мать, обожди, — отмахивается парень. Усаживается медленно и осторожно, глаз с меня не спуская.