Но как все это связать со страшным заливом Лэбийэ предположительно в дельте реки Селенги?
Поиски образа уводят нас в глубины каменного века. Учеными уже обращалось внимание на то, что начиная с Исаковского этапа неолита до Глазковского времени ранней бронзы включительно, погребения человека в Восточной Сибири не подчиняются какому-то общему правилу ориентации. Встречаются костяки, направленные черепами по странам света, по солнцу, однако северная и северо-восточная ориентировки являются преобладающими. Но если в указанный период истории еще трудно уловить положение погребенных в связи с общим направлением сибирских рек, текущих с юга на север, то ближе к бронзовому веку это становится бесспорным фактом. Этой же идее, возможно, подчинена и сама конструкция могильных ям, которые, по А.П. Окладникову, имеют много общего с формой эвенкийских лодок-оморочек. Совпадение северной и северо-восточной ориентировок погребений в эпоху неолита с «речной» Глазковского времени позволяет предполагать, что уже с Исаковского этапа каменного века возникло первое неясное представление о «земле мертвых», находящейся, по бурятским мифам, где-то на севере, в краю вечного холода и тьмы. К концу неолита эта идея начинает получать уже более четкие формы: географические познания привели древних к мысли, что все сибирские реки, сте-
кающие с Саяно-Байкальского нагорья, текут на север, и что они являются естественной водной дорогой из мира живых в мир мертвых.
Реликтом данной религиозно-мифологической концепции у бурят Прибайкалья является представление о Зулхэ-мурэн — среднем течении р. Лены, считавшейся границей между «посюсторонним» и «потусторонним» мирами. Буряты верили, что за Леной, «где-то на севере или северо-востоке», находится царство мертвых, куда уплывали на мифических лодках души умерших соплеменников. Сама церемония «отплытия» называлась «зуул-хэ» (доел, «идти на восток») или отправления на «тот» свет, находящийся на северо-востоке — «зуун-хойно», за р. Леной, в стране стужи и мрака. Именно туда, к своим предкам, и отбыла часть прибайкальских курыкан, когда их стали теснить монгольские воинственные пришельцы.
Однако этот реликт древнейшей религиозно-мифологической концепции об окружающем мире, видимо, не отражает в полной мере существа вопроса. Имеется целый ряд убедительных данных, позволяющих считать озеро Байкал таким же «морем мертвых», а впадающие в него притоки — «реками (дорогами) мертвых» древних родоплеменных групп местного населения. Изучение шаманского фольклора современных аборигенных народов, живущих по берегам Байкала, доказывает реальность существования таких представлений о «море мертвых», куда приплывали в лодках или на плотах тела и души умерших соплеменников. Из них большой интерес представляют эвенкийские легенды. Они гораздо полнее и ярче, чем у бурят, поскольку, обитая изолированно в глухих уголках тайги, охотники и рыболовы донесли свой фольклор в «чистом» виде. К тому же эвенков считают народом, чей этнографический комплекс не претерпел существенных изменений с каменного века, равно как и духовная культура.
«Мумонги хокто бира» (доел. «Водяная дорога-река») еще не так давно стариками эвенками представлялась как мифическая шаманская дорога, связавшая все три шаманских воображав-
мых мира (верхний, средний и нижний) в единое мироздание — Вселенную. В верховьях этой реки («угу буга») находилось, по их представлениям, родовое хранилище перевоплощенных душ «ами» и всесильные добрые божества, дарующие жизнь людям и стадам таежных животных. Среднее течение реки занимал «дулу (дулугу) буга»: это не что иное, как наша реальная земная действительность, в которой живут, охотятся и рыбачат реальные люди, члены одного родового или племенного коллектива. Нижний мир «хэргу (эргу) буга» размещался, естественно, в нижнем течении шаманской реки, и он-то представлялся как мир мертвых — «буни-букит». Шаман, совершая обряд проводов души умершего, привозил мысленно к устью родовой реки покойного и просил предков, чтобы те приняли его в родовое стойбище мертвецов-соплеменников. Навстречу выходила сама хозяйка земли мертвых и принимала приплывшую душу в свой род.