Брат оленя обхватил ее лицо руками, отстранил от себя, вглядываясь в ее глубоко запавшие глаза, потом тихо спросил: «А кто меня спасет? Ты видишь, я был Братом оленя, а стал от тоски и горя Братом волка...» — «Нет, нет! — отчаянно запротестовала Сестра горностая. — Ты Брат оленя! Я клянусь тебе, больше ни глотка не возьму в рот бешеной воды. Я хотела увидеть сына. Но оказалось, что Ворон отослал его учиться в большой город... Я ненавижу Ворона! Я убью его!»
Вороном Сестра горностая называла своего бывшего мужа Гонзага. Впрочем, женой она была ему лишь по ее представлению. Гонзаг считал себя убежденным холостяком и ни с одной из женщин, с которыми жил, не состоял в законном браке. Вышло так, что именно от Луизы родился мальчик. Это был единственный наследник Гонзага, и после мучительных раздумий он пришел к выводу, что с Луизой надо вступить в законный брак. И вдруг дикарка уходит с таким же, как она, дикарем. Ну и пусть, пусть уходит, видит бог, это знак судьбы. Он, Гонзаг, сделает все, чтобы дикарка не имела никакого отношения к Леону, так он назвал сына.
И простил Брат оленя Сестру горностая. Да и могло ли быть иначе, если он искал ее так долго, еще с незапамятных времен?
— Видишь ту женщину, которая так грустно смотрит в огонь костра?
— Я давно обратила на нее внимание. Сколько ей лет?
— Немножко за тридцать. Брат оленя верит, что искал ее много веков и что были он и она когда-то журавлями... И дело тут не просто в его тотемических представлениях так называемого дикаря...
— В чем же?
— Дело в том, что он поэт и философ. Я рос с ним здесь, на этом острове. Отец часто меня сюда привозил. Мы с детства дружили. Он учил меня своему языку, а я его своему. Так вот я и говорю себе: а если поверить, что он искал ее много веков? А если поверить в догадку Брата оленя, что народился Волшебный олень? Поверить вот так же, как хочется нам верить в сказку. Не значит ли это, что мы с тобой нашли бы достойную единицу измерения многих бесконечно дорогих для нас вещей?
— Каких?
— О, их много. Истинная любовь мужчины и женщины. Отношение к природе как к материнскому началу. Сохранение в душе человека его чистоты и естественности. Здесь не воруют. Не наказывают детей. Здесь не ставят друг другу капканы смертельно опасных интриг, не измеряют ценность человека его материальным богатством. Здесь не шагают по трупам к намеченной цели. Здесь не разучились сострадать ближнему. И потом, почему бы мне, в конце концов, самому не поверить, что я искал тебя тысячу лет?!
— Ого! Если бы ты не просто шутил...
— А я и не шучу... Не просто шучу.
— Но для этого надо очень любить и верить в такое, во что может верить только поэт...
— Значит, люблю и верю. И в оленя Волшебного верю, поскольку вижу его глазами человека, который умеет читать само мироздание, как стихи гения, как мудрость пророка.
— А не наплыло ли на тебя нечто от мистики?..
— При чем здесь мистика? Поэзия, поэзия, поэзия — вот та волшебная сила, которая даже из этого камушка способна высечь искорку чуда.
— Не скажешь ли мне, кого напоминает мне эта, как уверяет твой друг... бывшая журавлиха? Особенно глаза ее... Глаза. Когда и где я их уже видела? Прекрасные глаза.
— Такие глаза у Леона.
— Ты с ума сошел!
— Леон ее сын. Прошу тебя, о том, что знаешь его, здесь ни слова. Так надо...
Да, Брат оленя простил Сестру горностая. Наступила ночь, и супруги забрались в полог из оленьих шкур — в теплую спальную часть чума. Молча поели мяса, попили чаю и легли спать. В соседних чумах слышались голоса опьяневших людей: геологи все-таки напоили их. Кто-то плакал, а кто-то бранился: злой дух Оборотень уже корежил, обезображивая тех, кто впустил его в себя. Брат оленя осторожно притронулся к груди жены и оскорбленно убрал руку. Сестра горностая лежала неподвижно, будто жизнь ушла из нее.
— Хочешь туда, к тем, кто обезумел от бешеной воды? Хочешь, чтобы и тебе перекосил Оборотень рот и глаза?!