блуд — блужение — любодеяние (Измарагд) — любодейство (Кирилл) — блудство (Влад. Собор 1274 г.) — блуды и прелюбодейство (Нил Сорский).
В старых текстах греческие конструкции передавались буквально, так что возникало много описательных выражений, которые постепенно сменились словами, напоминающими термины:
презрение имения (Василий) — нестяжание (Лествица) — о берущих много имения (Измарагд) — несытъство имения (Серапион) — и обычная щедрость в оттенках у Нила: златолюбие, сребролюбие, вещелюбие, многостяжание, скупость;
прощая прощен будеши (Измарагд) — о злопоминании (Лествица) — о незлобии, невоспоминании злу (Пчела) — злопомненъе (Нил);
о чрес сытости чреву угажающих (Пчела) — о чревоядении (Лествица) — объяденье (Кирилл) —и бесконечный ряд у Нила Сорского: объядение, опивание, тайноядение, всегдаяденее, лакомство, чревобешение, горазно бешение, пиянство, блевание...
срамословие (Измарагд и поучения XIII в.) — сквернословие (Серапион, Нил) — но эти два слова сохраняются как самостоятельные, поскольку стали обозначать совершенно разные пороки.
Они различались или по отношению к объекту порицания (в адрес Бога или человека), или по характеру выражений: в объяснениях современников Домостроя, иностранных купцов срамословие — это ругань посредством «общепринятых слов вроде венгерских» (приводятся примеры мата), а сквернословие — простая брань «без дурных слов».
У церковного писателя Древней Руси образцом нравственного поведения всегда является разумный подвижник, преодолевший все соблазны мира сего и тем самым совершивший жизненный подвиг. Таков крайний предел развития нравственного чувства — идеал, — которому следует подражать. Судя по известному нам отношению крестьянской массы (и особенно женщин) к подобным подвижникам, они вызывали почтение, доходившее до священного ужаса, но очень редко рождали желание подражать им в их «подвиге». Для того чтобы решиться на это, нужно было либо совершить страшное преступление, либо полностью разочароваться в мирской жизни. Настоящие подвижники, подвижники по призванию, являлись редко. И вот характерная особенность древнерусского культурного быта: самоотверженные аскеты приходили обычно из самой демократической среды; целые духовные движения, которые в рамках православия объявляли себя защитниками ригористических крайностей, все были демократически ориентированы на нестяжание, самоуничижение, на крайнюю отверженность от всего мирского, например, так называемые «нестяжатели» XV века (в том числе и боярского происхождения; Нил Сорский).
Самыми серьезными для монаха и священника грехами Кирилл II в XIII в. почитал такие: любодейство, пьяньство, клятвы (божба), гнев на люди — это и есть опасность «утопить душе во мнозех гресех». После монгольского нашествия уже нет и речи о рафинированных грехах предмонгольской поры с их тонкостями и диалектическими сплетениями оттенков. «Аз бо вы мало рекох, — сознаёт и сам митрополит Кирилл, — вы сами смотрите: что не угодно будеть, того блюдитеся». Кроме того, этот иерарх предостерегает против чтения ложных книг (апокрифов) и общения с чародеями: и то и другое способно смутить нетвердую веру и нарушить моральную чистоту новопосвященного служителя веры. Остались и не грехи даже, а проступки против правил церковного обихода, грубые, первобытные, отзывающиеся язычеством, которое еще живо было на Руси.
«Любодеи, сквернословци и пьяници» — основной портрет отрицательного героя по проповеди Серапиона Владимирского. Время определяет основные признаки морального поведения, и в момент вселенского запустения Русской земли даже требования к человеку со стороны церкви как бы ослабевают. Моральные требования соответствуют уровню жизни. Однако всегда остается непреложным одно: требование духовности.
С XIV века начинается новый подъем культурного строительства. Православная церковь выполняет важное дело объединения восточных славян; в кристаллизации новой государственности и развитии восточнославянских народностей в русский народ роль церкви также велика. Появляются сборники нравственного характера, как переведенные с греческого («Лествица» — «правила» истинного и истового монашеского жития), так и сложенные на Руси, но использовавшие ранее переведенные и сильно переработанные, во всяком случае очень тщательно подобранные, поучения отцов церкви (прежде всего — Слова Иоанна Златоуста). Такие сборники появлялись не обязательно в монашеской среде, они читались и свободно переписывались также и мирянами. В числе таких книг были «Маргарит» (жемчуг), «Златая Чепъ», «Измарагд» (изумруд) (в двух разных редакциях) и другие тексты сборного состава. Относительно «Измарагда» существует мнение, что этот сборник был составлен в Новгороде первыми на Руси «протестантами» и является древнейшим памятником протестантской литературы. Весь «протестантизм» (типично русский протестантизм не против, а именно за) заключается в требовании суровой аскетичной жизни, тяжелой работы на благо ближних, отказа от «прелестей мира сего». Но в том же XIV веке к этому призывал и основатель новых монастырей Сергий Радонежский. Таково было общее состояние русского духа: всем нужно было напрячься и собрать силы перед решительным рывком в новое царство — сбросив с себя чужеземное иго. Как «протестантский» первый вариант «Измарагда» стал восприниматься потом, когда именно на усовершенствовании нравственной стороны жизни стали настаивать первые новгородские «еретики», по своим воззрениям близкие к западным протестантским учениям.