— Рад тебя видеть, дружище, — прогремел Арчи Стенч, размахивая бокалом с настоящим виски. — Не могу сейчас подойти. Должен держать нос по ветру. Я тебе звякну.
Мори слегка помрачнел и вместо ответа нетерпеливо махнул рукой. Ему не нравился Стенч, корреспондент лондонской «Дейли эко», который также подрабатывал «на стороне», ведя еженедельную светскую колонку в местной газете, где печатал легкомысленные статейки, часто довольно ядовитые. Несколько раз его жало вонзалось и в Мори.
К счастью, они оказались в дальнем конце огромного зала, где у широкого эркера собрались их близкие друзья. Здесь была рассудительная мадам Лудэн, одна из владелиц сети отелей; ее хрупкий муж разговаривал с доктором Альпенштюком, угрюмым любителем горных высот. Высокий, прямой, известный исполнитель йодля в молодости, этот достойный доктор ни разу не пропустил ни одного фестиваля. За его спиной, рядом с уродливыми сестрами Курте, за круглым столом, с которого она близоруко смела все коктейльные печеньица в пределах досягаемости, сидела Галли, маленькая русская старушка княгиня Галлатина, глухая как пень, редко подававшая голос, но посещавшая все мероприятия, чтобы поесть и даже кое-что унести с собой, умело спрятав в большую растрескавшуюся сумку, неизменно висевшую на ее локте, разбухшую от припасов и документов, доказывавших ее родство со знаменитым князем Юсуповым, мужем царской племянницы. Блеклое хроменькое существо с изношенным соболем на шее; каким бы ни было ее тяжелое прошлое, оно наградило ее покорной сладенькой улыбкой. Не слишком презентабельна, возможно, но тем не менее настоящая княгиня. Всеобщим вниманием владела совершенно противоположная особа — Леонора Шуц-Шпенглер, и пока они приближались, мадам Альтисхофер шепнула со смешком:
— Придется выслушать подробный рассказ о поездке Леоноры на охоту.
Замолчав на полуслове, Леонора послала им ослепительную улыбку. Это была оживленная маленькая брюнетка из Тессина, с красным смеющимся ртом, цепким взглядом и красивыми зубами; несколько лет тому назад она прогрызла себе путь к сердцу Германа Шуца — богатейшего экспортера сыра в Швейцарии, большого, бледного, грузного мужчины, который, казалось, был сделан из этого продукта. И все же Леонора сама по себе была достойна любви, хотя бы за ее великолепные и веселые вечера, пирушки, происходившие на вилле, выстроенной на холме, высоко над городом, во флигеле, освещенном свечами и отделанном красным деревом, со стенами, ощетинившимися изломанными рогами млекопитающих, среди которых порхали и щебетали стаи волнистых попугайчиков, пока Леонора, надев бумажный колпак, щедро потчевала гостей борщом, дыней, гуляшом, икрой, сырными блинчиками, пекинской уткой, трюфелями в портвейне и другими экзотическими блюдами, прежде чем затеять дикие и невероятные игры, рождавшиеся у нее в голове.
Мори редко обращал внимание на восторженные, бессвязные речи Леоноры, и мысли его блуждали, когда она продолжила описывать на французском поездку, из которой они с мужем недавно вернулись. До его сознания донеслось, что у Шуца к концу жизни проявились амбиции егеря: он арендовал охотничье угодье, кажется, где-то в Венгрии.
Леонора все не унималась, и его ухо невольно выхватило несколько фраз, после чего он начал внимательно вслушиваться, чувствуя, как внутри что-то больно сжимается. Она рассказывала вовсе не о Венгрии, а описывала одно местечко в высокогорной Шотландии, причем словами, внезапно показавшимися ему знакомыми. Не может быть; вероятно, он ошибся. Но рассказ продолжался, и его подозрение напряженно росло. Он услышал о дороге вверх по склону от устья реки, о панораме на болото с вершины холма, о реке, бегущей между высокими стенами ущелья прямо в озеро, о горе, доминирующей надо всем этим видом. Внезапно он ощутил дрожь, сердце перевернулось в груди и быстро забилось. Боже, мог ли он предполагать, что это вновь всплывет, причем так неожиданно? Ведь она назвала гору, и реку, и озеро; наконец она назвала пустошь, арендованную мужем, и все эти совершенно непредвиденные слова вызвали в Мори болезненный стыд, потрясение, дурное предчувствие.