— Чёрт возьми, какие у вас странные мысли! Хранить на память о банкротстве!
Папа Шибу поплёлся в свою каморку, уселся на койку и целый час сидел и крутил усы. Новость ошеломила его, он чувствовал холодную пустоту под ложечкой. Наконец, он достал из-под койки деревянный ящик, отомкнул три разных замка и вытащил из него носок. Из носка он извлёк все свои сбережения, состоящие из огромных медных десятисантимовых монет, — всё, что он сберёг за эти годы из чаевых денег. Раз пять он тщательно пересчитал их. Но общая сумма не превышала двухсот двадцати одного франка…
В эту ночь он не сказал Наполеону ничего. Он даже казался веселее обыкновенного, переходя от одной фигуры к другой. Мадам Лабланш, супруге отравленных мужей, он даже сказал, что у неё сегодня прекрасный цвет лица.
Он даже сказал, что у неё сегодня прекрасный цвет лица.
У него нашлось доброе слово даже для льва, поедавшего двух христианских мучеников.
— В конце концов, мсьё лев, — сказал он, — для вас так же естественна пожирать мучеников, как для меня есть бананы. Может быть, бананам, как и мученикам, не хочется, чтобы их ели. Раньше я говорил вам разные резкости, мсьё лев; теперь я очень об этом сожалею. В конце концов, не ваша вина, что вам приходится есть мучеников. Вы родились, чтобы есть людей, как я родился, чтобы быть бедняком.
И он ласково почесал у льва ухо из папье-маше.
Подойдя к Наполеону, папа Шибу стал чистить его щёткой с необычайной тщательностью и основательностью. Сырой тряпочкой он отполировал императорский нос и старался возможно деликатнее обращаться с изувеченным ухом. Он рассказал Наполеону новый анекдот, который слышал в извозчичьем кафе, за своим обычным завтраком из лукового супа, и так как шутка была не совсем приличною, то толкнул Наполеона в бок и подмигнул.
— Мы ведь тёртые калачи, не правда ли, старина? — сказал папа Шибу. — Мы философы, не так ли? Мы принимаем то, что жизнь посылает нам, — добавил он, — а она иногда преподносит неприятности.
Ему хотелось ещё поболтать с Наполеоном, но почему-то он не смог больше говорить. Неожиданно папа Шибу замолчал и побежал в комнату ужасов. Там он долго стоял, устремив взор на несчастного сиамца, растоптанного слоном.
Папа Шибу больше не говорил с Наполеоном до самого аукциона. Когда стала уже собираться толпа, он проскользнул к Наполеону и погладил его по руке.
— Мой старый друг, — сказал он, — случилось несчастье. Они хотят убрать вас отсюда. Но мужайтесь. Папа Шибу не покидает своих друзей. Вот слушайте, — и папа Шибу похлопал себя по карману, где звякали деньги.
Начался аукцион. У стола аукциониста стоял обрюзгший человек с хищными глазами, с брильянтовым кольцом на грязном пальце.
У стола аукциониста стоял обрюзгший человек с хищными глазами…
Сердце папа Шибу покатилось книзу, как лифт, когда он увидел этого человека, так как он знал, что человек с хищными глазами — это Моген, король парижских старьёвщиков. Аукционист поспешно и небрежно выкрикивал в нос:
— Номер три. Юлий Цезарь, тога и сандалии в придачу. Сколько мне дают? Пятнадцать франков. Дёшево для римского итератора. Кто даёт двести? Благодарю вас, мсьё Моген. Благороднейший из римлян идёт за две сотни франков. Раз, два, три. Юлий Цезарь за вами, мсьё Моген.
Папа Шибу тихонько погладил Юлия Цезаря по спине.
— Вы стоите дороже, мой дорогой Юлий, — шепнул он. — Прощайте.
Он воспрянул духом. Если сравнительно новый Цезарь пошёл только за двести франков, то старый Наполеон пойдёт дешевле.
Распродажа шла быстро. Моген скупил всю комнату ужасов, купил Марию-Антуанетту, мучеников и львов.
Папа Шибу, стоявший рядом с Наполеоном, старался побороть волнение ожидания, кусая свои усы.
Распродажа уже почти закончилась. Моген купил почти все экспонаты. Вдруг аукционист зевнул и прогудел:
— Теперь мы переходим к номеру 573, — большей частью попорченные вещи, продаваемые все гуртом. В этой партии чучело совы, немного выцветшее; испанский шарф, порванный; голова апаша, который был гильотинирован, без туловища; небольшой восковой верблюд без горба и старая восковая фигура Наполеона, одно ухо с изъяном. Сколько мне предлагают?
Сердце папа Шибу забилось спокойнее. Он положил руку на плечо Наполеона.
— Идиоты, — прошептал он в здоровое ухо Наполеона, — отнести вас в одну кучу с верблюдом и совой! Но это ничего. Это, может быть, нам даже нáруку.