– Почему это я должен копать? – простонал он. Только этот, единственный из трех, говорил без акцента.
– Потому что это ты, Шломо, огрел его, – объяснил другой голос. – Не ударил бы, он сам копал бы себе могилу.
Копавший отшвырнул лопату.
– Сойдет! Уж больно земля твердая. Вот-вот повалит снег, до весны труп никто не найдет.
Тут в голове у меня болью отозвался пульс. Видно, объяснение, зачем парень копал землю, заставило сердце биться сильнее. Я застонал, приложив руку ко лбу.
– Приходит в себя, – констатировал голос.
Парень, копавший землю, вылез из могилы и рывком поставил меня на ноги. Тот самый бугай, который ударил меня. Шломо. Немецкий еврей.
– Ради бога! – воззвал голос. – Не лупи ты его больше!
Я с трудом огляделся. Могилку мне вырыли в леске на склоне горы над Мёнхом. Подняв руку к голове, я нащупал шишку величиной с мячик для гольфа. Хороший удар – личный рекорд Шломо.
– Держи его прямо. – Это распорядился мой дознаватель. Нос его плохо переносил холод. Стал совсем как в песне, без конца звучащей по радио последнее время: «Рудольф – наш красноносый северный олень».
Шломо и Аарон – тот, что помоложе, – ухватив меня за руки пальцами, цепкими, как клещи, поставили прямо. Они получали громадное удовольствие от всей процедуры. Я начал было говорить.
– Тихо! – зарычал Шломо. – Еще получишь слово, нацистский ублюдок!
– Раздевайся, – приказал дознаватель.
Я не пошевелился. Меня только покачивало от удара по голове, вот и все мои движения.
– Разденьте его! – последовал приказ.
Шломо и Аарон грубо принялись за дело, швыряя одежду в мелкую могилу передо мной. Весь дрожа, я попытался согреться руками, как меховой накидкой. Но меховая накидка все-таки была бы лучше: солнце нырнуло за гору, а ветер набирал силу.
Теперь, когда я стоял голый, дознаватель заговорил снова:
– Эрик Груэн, за преступления против человечества вы приговариваетесь к смерти. Приговор будет приведен в исполнение немедленно. Желаете что-то сказать?
– Да. – Собственный голос показался мне чужим. Для этих евреев, конечно, он и был не мой. Они считали, что принадлежит голос Эрику Груэну. Несомненно, они ожидали, что я выкрикну что-нибудь вызывающее, типа «Да здравствует Германия!» или «Хайль Гитлер!». Но ни нацистская Германия, ни Гитлер и в мыслях у меня не ночевали. Думал я о Палестине. Может, Шломо врезал мне за то, что я не назвал страну Израилем? В любом случае времени у меня оставалось в обрез, если я желал убедить их не посылать мне пулю в затылок. Шломо уже проверял магазин своего огромного автоматического кольта.
– Пожалуйста, послушайте меня! – отбивая дробь зубами, начал я. – Я не Эрик Груэн. Произошла ошибка. Настоящее мое имя – Берни Гюнтер. Я частный детектив. Двенадцать лет назад, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, я выполнял работу в Израиле для «Хаганы». Шпионил за Адольфом Эйхманом для Файвеля Полкеса и Элиаху Голомба. Мы встретились в кафе в Тель-Авиве, оно называлось «У Каплински». Каплински или Капульски – точно уже не помню. Оно рядом с кино было, на Лилиен-Блум-штрассе. Если позвоните Голомбу, он вспомнит меня. Он подтвердит, что я – это я. Я уверен. Он вспомнит, как я одолжил пистолет у Файвеля. И как я посоветовал ему поступить тогда.
– Элиаху Голомб погиб в сорок шестом, – обронил дознаватель.
– Ну тогда Файвеля Полкес. Спросите у него.
– Боюсь, я представления не имею, где он сейчас.
– Полкес был человеком «Хаганы» в Берлине, – торопился я. – Писать ему я должен был на адрес в Иерусалиме. Мистеру Мендельсону. По-моему, это фабрика «Бецлалел». Улицы не помню. Но помню, что должен был сделать заказ на медный предмет с серебряной насечкой и фотографию шестьдесят пятого госпиталя. Понятия не имею, что это означает. Но он сказал, это послужит сигналом для кого-то в «Хагане» связаться со мной.
– Может, он и правда встречался с Элиаху Голомбом, – злобно кинул Шломо дознавателю. – У того ведь были контакты с начальниками СД. В том числе и с Эйхманом. Ну и что из того? Ты же видел фотографии, Цви. Мы знаем, он был приятелем типов вроде Гейдриха и Гиммлера. И всякий, кто пожимает руку этому ублюдку Герингу, заслуживает пулю в затылок.
– А Элиаху Голомба вы застрелили? – спросил я. – За то, что он пожимал руку Эйхману?
– Элиаху Голомб – герой Государства Израиль, – жестко ответил Цви.
– Рад слышать, – еле выговорил я – у меня уже зуб на зуб не попадал. – Но спросите себя вот о чем, Цви. С чего бы вдруг он доверил мне адрес и имя, если б не доверял мне? А пока думаете про это, заодно поразмышляйте и еще об одном. Если вы убьете меня, то никогда не найдете, где скрывается Эйхман.
– Вот теперь я уверен, брешет он все! – заорал Шломо и толкнул меня в могилу. – Эйхман мертв! – Он плюнул в могилу рядом со мной и передернул затвор кольта. – Кому и знать, как не мне: мы сами его убили!
Могила была меньше метра глубиной и, свалившись, я не ушибся. Во всяком случае, никакой боли я не почувствовал: слишком замерз. И я выговаривал себе жизнь. Я надрывался криком, убеждая их:
– Значит, вы убили не того! Я знаю точно. Только вчера я разговаривал с Эйхманом! Я отведу вас к нему! Я знаю, где он прячется!
Шломо направил револьвер мне в голову.
– Ты! Брехливый нацистский ублюдок! Ты что угодно наплетешь, лишь бы спасти свою шкуру!
– Ну-ка, Шломо, опусти пистолет, – скомандовал Цви.
– Ты что, купился на это дерьмо? – запротестовал Шломо. – Да он с три короба набрешет, лишь бы мы не прикончили его!
– В этом я ни минуты не сомневаюсь, – кивнул Цви. – Однако как офицеру разведки мне полагается оценить любую информацию, которая поступает к нам. – Он зябко передернул плечами. – Но делать это зимой на горе я решительно отказываюсь. Отведем его в дом и там допросим еще раз. А потом уже решим, что с ним делать.
Крепко ухватив меня за руки, они отбуксировали меня в дом, конечно же теперь пустой. Я сообразил, что, вероятнее всего, Хенкель снимал его. Либо снимал, либо ему было наплевать, что станет с домом. Насколько я знал, по документам, которые я подписывал в Вене, в офисе Бекемайера, все состояние Груэна переводилось в США. А значит, эти двое очень долго смогут жить там вполне комфортно и безбедно.
Аарон сварил кофе, и мы все с благодарностью выпили по чашке. Цви набросил мне на плечи плед. Тот самый, что когда-то прикрывал ноги Груэна, пока он сидел в инвалидной коляске, изображая из себя калеку.
– Ну хорошо, – приступил Цви. – Теперь давай поговорим об Эйхмане.
– Окажите любезность, – попросил я. – Всего минуту. Позвольте и мне задать вам кое-какие вопросы.
– Ладно. – Цви взглянул на часы. – У тебя ровно одна минута.
– Тот человек, которого вы убили. Как вы опознали в нем Эйхмана?
– У нас была подсказка, что это он, – объяснил Цви. – И он не удивился, увидев нас. И не стал отрицать, что он – Эйхман. Думаю, отрицал бы, будь он кем другим. Ведь так?
– Может быть. А может, и нет. Вы проверяли его зубы? У Эйхмана две золотые коронки еще до войны стояли. Про них наверняка написано в его медицинской карте эсэсовца.
– Времени у нас не было, – признался Цви. – И темно было.
– А помните, где закопали труп?
– Конечно. Существует целый лабиринт подземных туннелей, которые СС планировало использовать для тайного убийства тридцати тысяч евреев из концлагеря Эбенси. Труп спрятан под грудой камней в одном из туннелей.
– Вы сказали «Эбенси»?
– Да.
– А подсказка поступила от Джейкобса, верно?
– Откуда ты знаешь?
– Вы слышали о Фридрихе Варцоке?