Миф начинает играть роль актера, изображающего на мировых подмостках «вечное знание».
К. Леви-Стросс подтверждает эту мысль:
«Я близок к тому, чтобы поверить, что в нашем обществе история заменила мифологию и выполняет ту же самую функцию».
Николай Бердяев подводит черту:
«История не есть набор объективных эмпирических фактов; история — это миф».
Способны ли мы распознать искажения истории, составленной в Средние века из фактов и мифов, находясь внутри своей нормативно-ценностной системы «мифов», весьма отличающейся от средневековой? При правильной постановке вопроса это, возможно, не составит особого труда, но надо же когда-то начинать. Изучение реальной истории искусств — не самая плохая тема для начала.
Если говорить о стилистике художественных произведений «разных» веков, то на примере следующих двух бюстов вы увидите совершенную одинаковость стиля во II и XVI веках н. э.
Сравнение стилей как раз и дает нам возможность распознавать искажения истории. Мы видим то «древнеримского» императора в образе Геркулеса, то средневекового герцога в образе древнеримского императора. Все эти «переодевания» — часть принятого ритуала, мифологичность которого была присуща искусству с самого его зарождения. Давайте обращать на это внимание, и многое станет ясным.
Ведь ритуал не так прост, и не так легко исчезает, как это могло бы показаться неискушенному человеку! Уходят эпохи, ритуалы остаются. К примеру, мы, в России, на мельчайшем собрании в ЖЭКе норовим избрать президиум. Не по нужде — ритуал требует! Что же возникло раньше: миф или ритуал?
Римский император Коммод в образе Геркулеса (ок. 190), мрамор.
Козимо I Медичи, портрет работы Бенвенуто Челлини (1543–44), бронза.
«Понять, что представляет собой палеолитическое изображение, — значит, снять вопрос о том, что первично: миф или ритуал, — пишет В. Мириманов. — Начала того и другого соединяются здесь в изобразительном акте (и сегодня труд иконописцев сохраняет характер священнодействия; нанесение сакральных изображений на стены традиционных жилых и обрядовых домов в Тропической Африке является особым ритуалом и т. д.). Первобытное изображение — это сам миф, его создание — ритуал».
Это совершенно верно: ничему новому, никакой инициативе, спонтанным актам творчества нет места в традиционном обществе, в них попросту нет нужды. Но зато все то, что существует или является традицией, нуждается в постоянном воссоздании, в ритуале. Забыть то, чему тебя учили, начать думать по другому, означает отказаться от ритуала, посягнуть на «святое». Традиция обеспечивает последовательность и непрерывность человеческой культуры.
Но рядом с официальным мифом существует как бы «вторая жизнь». Чтобы правильно понять, о чем идет речь, нужно иметь представление о двух противоположных концепциях истории — линейной и циклической. И та, и другая — мифологемы, и обе стремятся показать путь из прошлого в будущее. Но человек не может знать будущего, независимо от того, где он живет, в мегаполисе или в джунглях.
О связи же прошлого с настоящим скажу вот что: понятия «примитивный» и «современный» отстоят друг от друга не так далеко, как принято думать. История XX века наглядно показала, что современный цивилизованный человек совершает поступки, свойственные самому грубому дикарю. Это должно убедить нас, что тысячу лет тому назад человечество едва вышло из полуживотного состояния, а иллюзии, что еще за тысячу лет до этого существовали школы утонченных вкусов, абсолютно беспочвенны.
История человечества поныне остается под влиянием магов и мифотворцев. И вместо истории мы имеем нечто вроде палимпсеста — рукописи на пергаменте поверх смытого или соскобленного текста, — где реальные события очень слабо просвечивают сквозь мистификации последующих времен.
Появление канонической истории
Скажем прямо, историю человечества писали главным образом те, кому не хватало фантазии сочинить свою собственную. Они описывали события, которые, как им казалось, происходили «на самом деле». При этом старались делать это «увлекательно».
Эти обидные слова имеют массу подтверждений. Речь даже не о книжках типа «Приключений доисторического мальчика». Давайте возьмем любой солидный исторический труд, например, «Историю Византийской империи» Ф. И. Успенского:
«Отступавшие с Вильгардуэном франки достигли г. Памфила, где застали значительный отряд рыцарей, спешивший из Анатолии на помощь, и не могли сообщить известий более печальных, так как погибли сюзерены многих рыцарей, опоздавших их выручить от смерти. Рыцари плакали горькими слезами и били себя в грудь».
«Им, цвету французского и фландрского рыцарства, в ответ на просьбу о помощи советуют заключить мир с убийцей рыцарей, варваром, главою мятежных греков и вонючих куман, приносивших пленных в жертву своим богам».
«Рыцарей вместе с конными сержантами было 500–700 человек, против них собралась масса в 4000–5000 конного и пешего ополчения. Но искусство и храбрость победили число и на этот раз… Рыцари напали на врагов в маслинной роще у Кундура и разбили их наголову; сам деспот позорно спасся бегством в Эпир».
«Борил выстроил свои тридцать три тысячи в тридцать шесть полков; болгары держали длинные богемские мечи и гордо наступали, думая захватить и этого императора. Первую линию франков вели Петр Брашейль, Мальи и старый маршал Вилльгардуэн, рыцарь брабантский и другие, императора просили быть в резерве… Тогда все взяли копья наперевес и с криком „Святой Гроб!“ поскакали на подступающего врага. Сбитые с лошадей первые ряды болгар уже не могли подняться, их добивали следующие ряды рыцарей, и войска Борила обратились в беспорядочное бегство. Брашейль и Мальи с 20 рыцарями ударили на самого Борила, при котором было 1600 человек; император Генрих в пурпурной мантии, усеянной золотыми крестами, скакал впереди своего отряда. Болгары рассыпались, как жаворонки от коршуна, хотя их было 33 тысячи; рыцари гнали их целых пять часов, „как безгрешные дьяволов“, хотя их было 15 дружин по 20 человек, лишь у императора было 50 рыцарей».
Все это беллетристика, пусть и в меньшей степени, чем те письменные источники, хроники, на которых она основана. Однако люди любят беллетристику и доверяют историкам. Увлекательный, эмоционально окрашенный текст легко ложится в память.
Так же, как и письменное слово, живопись и скульптура тоже воздействуют на представления людей о прошлом. Сознание услужливо подсовывает нам привычные картинки: вот так выглядел рыцарь времен Ричарда Львиное сердце. Так выглядел монгольский воин Чингисхана. А таким был сам Чингисхан. Мы с вами не раз видели героев древности и средневековья в книгах, несмотря на то, что их реальных изображений как не было, так и нет! В одном учебнике ухитрились дать портреты всех древнерусских князей, хотя при жизни их никто не рисовал. На мое возмущение мне объяснили, что это поделки для школьников, а СЕРЬЕЗНЫЕ ученые занимаются СЕРЬЕЗНЫМ делом, они-то все понимают правильно. Дескать, нельзя нападать на историю, опираясь на учебники для младшеклассников.
Ох, если бы все было так просто. Но ведь школьник становится студентом, потом аспирантом, а потом — серьезным ученым, историком. А в голове его сохраняются затверженные с детства стереотипные слова и представления, которые тем тверже, чем чаще их повторяли. Попросите любого человека дать мгновенную аналогию слову «птица», и он ответит вам — воробей. А «фрукт» — это, конечно, яблоко (теперь, правда, банан), поэт — Пушкин, иго — монголы, история — …и весь школьный набор.