Сволочь, я совсем забыл про выпотрошенную девушку в подвале!
Вдруг вспыхнул экран, зажужжал вентилятор компа, охлаждая процессор. Я не увидел подвала, чего так боялся. Но меня вдруг охватил истерический хохот, я увидел комнату консьержки, кровать… Её белый толстый зад, то поднимался, то опускался, она мастурбировала большим красным искусственным фаллосом, ласково приговаривая, постанывая, и вздыхая: «О, Поль, мой милый Поль, тебе хорошо… хорошо…?» Поль — это её покойный муж. Сегодня утром эта вежливая дама, одалживая мне деньги, многозначительно заглянула в глаза!
Картинка в углу экрана сменилась. Тот же украденный фургончик в гараже подвала, двери широко открыты, в эмалированных ванночках внутренности, на тело наложены ровные стежки. Я еще раз убедился в профессиональности этого урода. Без единого пятнышка обнаженное тело лежала на чистой простыне. Ванночки стояли на ее срезанных волосах. Темнела щель гладко выбритого лобка. Я взглянул на часы — три часа ночи, время воров и убийц.
…Фургон остановился там же, откуда был и угнан. Картинка исчезла. Я оторвался от клавиатуры, понимая, следующие главные события развернутся завтра. Вновь появилась картинка, которую сейчас я б не хотел видеть. Мне достаточно госпожи Ранерьев…
Этой девушке в издательстве я иногда дарил цветы, с любезной улыбкой она их принимала. Мы как — то раз даже пообедали в ресторане, я заказал устриц и бутылку белого дорогого вина, чисто по–русски спустив последние деньги. Устриц я не любил, но не показывал вида, с улыбкой глотая эту скользкую гадость.
Она типичная француженка, одна из тех, которые при всей своей некрасивости кажутся привлекательными. Что это, особый парижский шик, умение одеваться? Или выразительная мимика подвижного лица и постоянная улыбка? Ох, эта улыбка! Мы, русские, так часто не скалим зубы, мы более естественнее, и когда нам улыбаются где либо в чужой стране, нам кажется, что мы произвели впечатление, не замечая, что это всего лишь дежурная отрепетированная улыбка. У Мари была прическа каре и тоненькая шейка, которая меня так умиляла, мне хотелось заботиться о ней.
В одних чулках, на коленях она стояла в какой–то комнате. На стуле со спущенными штанами сидел полный господин. Результат её умения я видел на искаженном лице толстяка. В особо сладострастные мгновения, короткопалыми лапами он сжимал ее растрепанную голову. Побагровев, наконец он разрядился, Мари не выплюнула эту гадость, а проглотила. Немного посидев, откинувшись на спинку стула, клиент вытащил из кармана несколько банкнот, с милой улыбкой она их взяла и вышла в другую комнату.
«Вот почему, — подумал я, — эта «порядочная» девушка так хорошо одевается! Ведь оклад сотрудницы скромного издательства вряд ли бы это позволил».
…Наконец, я отключился, меня мучили кошмары, даже в сновидениях за мной наблюдал зловещий, светящийся глаз монитора.
Проснувшись, я хотел было бежать к ближайшему киоску, чтоб купить свежих газет. Фургон непременно уже обнаружила полиция, ведь хозяин сообщил о пропаже. Но… обернувшись, схватился за сердце, теперь весь экран монитора заполонил проклятый фургон!
Суетились детективы, санитары на носилки укладывали труп в полиэтиленовом мешке. Комп, которого я мысленно прозвал одноглазым дьяволом, приглашал меня к клавиатуре. Он был любезен, подождав, когда я приготовлю чашку крепкого кофе и сделаю бутерброд с сыром.
На экране появились столбцы утренних газет, почти все они кричали о новой жертве «хирурга».
«Наконец, — отметил я, — они дали ему настоящее имя. Именно — «хирург!»» Настырные репортеры требовали у растерянного, хмурого комиссара, не было ли побега из психушки бывшего хирурга или патологоанатома? Комиссар выдавливал из себя некое подобие улыбки, надвинув шляпу на самые глаза. Он уже навел справки — побег из психлечебницы исключен. Нокур знал только одно, если это дело он не доведёт до конца, не видать ему хорошей пенсии за выслугу лет…
В вагоне метро, на перроне, в супермаркетах, в такси, в кафе, гриль–ресторанчиках только и говорили о маньяке. Казалось, город сошёл с ума!
Проституток всех цветов кожи охватил ужас. На этой тесной улочке, где находилось издательство, я часто слышал ломаную французскую речь, перемеженную крепким русским матом. Здесь хватало славянских девиц… Когда они приставали ко мне, улыбаясь, я отмалчивался, мне было стыдно, я испытывал унижение за свою бывшую развалившуюся страну. Но после всего увиденного у Мари, теперь эти крикливые шлюхи казались ангелочками…