— Вы были так убеждены, что миссис Робертс невиновна. Вы так настаивали, чтобы я исследовал и другие возможности. Пожалуй, мне стоило последовать вашему совету. Но близко к сердцу я его принял только сегодня утром — после вашего ухода.
И в его глазах, как прежде у Поля, я заметил участие и что-то похожее на жалость.
— Только тогда я занялся тем, чем нужно было с самого начала. А ведь слова эти прозвучали здесь, в этой комнате, в день после убийства, и мы оба их слышали. Хелен Рид тогда вам сказала: «Вам бы надо дать жене отдохнуть. Вчера мы так уходились, что в десять вечера без сил рухнули в постель». «Вчера вечером», мистер Хардинг. То есть в день, когда произошло убийство. Эта мысль просто сама шла в руки. В десять вечера, в ночь убийства, ваша жена посреди напряженной агиткампании вдруг все бросает, возвращается в отель и ложится в постель.
Он облизнул пересохшие губы.
— Сегодня утром я позвонил в полицию Филадельфии. Все еще считал это только контрольной проверкой. Сделал это главным образом потому, что решил — видя, как вы пытаетесь помочь миссис Робертс — проверить все, что удастся, а это было проще всего. Сегодня вечером, минут за пять до того, как Макгайр позвонил мне насчет растраты, мне сообщили результаты из Филадельфии. До моего запроса они и не думали связывать убийство с семейством Кэллингемов. Натиск мистера Кэллингема был так силен, что мы предпочитали не распространяться. Не следили они и за миссис Хардинг. Но порасспросили в гостинице. Миссис Хардинг действительно ушла к себе в номер в десять вечера, дав персоналу указание не беспокоить. Но один из парней в гараже видел, как в половине одиннадцатого она берет машину; узнал он ее по снимку в газете. А ночная дежурная с ее этажа божится, что видела ее, возвращавшуюся в номер в четверть шестого утра.
Я ухватился за кресло. Трэнт продолжал, тихо, спокойно и нестерпимо сухо, словно читая рапорт:
— Я поспешил к вам. Не успев выйти из машины, увидел, что миссис Хардинг выходит из дому. Взяла такси, я поехал за ней. Она вошла в здание, где размещается фонд. Подождав, пока она поднимется, я последовал за ней.
Он вдруг умолк. В наступившей глухой тишине я снова почувствовал его руку на своем плече.
— Мне очень жаль, мистер Хардинг, — снова заговорил он. — Поверьте, мне очень жаль. Нет ничего хуже, чем такой итог следствия. Но, может быть, если учесть, сколько невиновных, но известных людей предстало бы перед судом…
Он опять запнулся. Я едва нашел в себе силы поднять на него взгляд.
Заговорил Поль:
— Вы что, хотите сказать…
— Скорее всего, она знала, что вы, Фаулер, молчите, только рассчитывая сохранить свою шкуру. Если бы вас заставили сознаться в растрате, знала, что выложите все, всю правду. Надеяться ей было не на что. Когда я вошел в контору, окно было открыто. Она бросилась вниз. Мне очень жаль, мистер Хардинг. Жаль, что мне пришлось сообщить вам об этом. Жаль, что я все испортил.
— Да, вот это в ее стиле, — как сквозь туман донесся до меня хриплый голос Поля. — Теперь все можно замять. Героическая хранительница интересов клана Кэллингемов…
Дальше я уже не слушал. Стоял, держась за кресло, и твердил себе: в это я никогда не смогу поверить.
И тут же — сквозь шок, испуг, смятение — к своему ужасу, понял, что уже поверил.
Она всегда была права и всем способна внушить ощущение, что они вульгарны, в чем-то виновны и вообще недостойны ее. Идеальная жена. До самого конца, звоня миссис Малле, помогая мне, держа себя в руках — она играла роль, хотя и знала, что притворяться бесполезно. И потом, в заключение, произнесла как свою эпитафию: «Я всегда хотела быть достойной своего отца. Не правда ли, не самое возвышенное желание, а?»
Мучительно прозревая, я понял, что это не Бетси меня обманывала, что это я обманывал сам себя. Но разве я не сознался в этом прошлой ночью, говоря себе: конечно, я ее обожал и, изменив однажды, страдал от отвращения к самому себе. Но любил ли я ее?
Вот в чем было дело. Я не мог сделать ее счастливой, потому что не любил ее. Только думал, что это так. В наших отношениях притворялась не только идеальная жена.
Раздался голос Трэнта, все тот же невыносимо участливый:
— Разумеется, у нас уже нет причин задерживать мисс Робертс. Я прослежу, чтобы ее немедленно выпустили. За это, мистер Хардинг, она должна быть благодарна вам. Если бы не вы…
Я пытался представить, что должна была перенести Бетси за последние дни, думал о ее страхах, растерянности, отчаянных усилиях сделать вид, что ничего не случилось, — усилиях куда более отчаянных, чем мои. Но ничто во мне не шевельнулось. И сильнее всего меня поразило, что величайшая драма моей жизни отозвалась не более чем туманной жалостью — жалостью за кого-то едва знакомого, за несчастную рабыню Старика Кэллингема, женщину, которая предпочла убить человека, но не упасть в глазах общества.